О любви в алфавитном порядке (СИ)

Уизли замирает на несколько секунд, и даже её рука на какое-то мгновение зависает в воздухе. Девушка медленно кивает, только потом понимая, что Тедди этого жеста не видит, и добавляет уже вслух, тихо:

— Помню.

— А расскажи мне какой-нибудь такой стих, — Люпин переворачивается на спину, смотрит на Виктуар снизу-вверх и слегка улыбается. В глазах мелькает задорный, тёплый огонёк, и девушка снова треплет молодого человека по волосам.

— Но ведь они совсем детские, Тедди!

— Ну и что? — он фыркает беззлобно, и вот-вот засмеётся по-настоящему, как она любит, — мне нравится твоё произношение.

Никто из Уизли-Поттеров их не тревожит, и даже крошка Лили не забегает в комнату, чтобы вернуться к просмотру своей программы про морских коньков. По подоконнику начинает барабанить дождь.

========== Тепло (Miss Peregrine’s Home for Peculiar Children; Енох/Оливия) ==========

Оливия мёрзла ночами. Всё своё тепло, а так же любовь и заботу, она изо дня в день отдавала Еноху, ничего не получая взамен. И из-за этого ей самой было нечем греться. Она любила его так сильно, так слепо, хотя никто не мог понять, за что она его так любит. Ведь, парень никогда не ценил её по-настоящему, словно, если Оливия вдруг исчезнет, Енох заметит это только когда ему понадобится какой-нибудь инструмент, и он по привычке протянет за ним руку, так ничего и не получив, и все это видели. Вот только сама Элефанта никак не хотела этого принимать.

Иногда складывалось ощущение, что огонь внутри Оливии вырывался наружу, вот только им никак нельзя было обжечься. Девушка так светла и добра, что трудно было поверить в то, что она может сжечь дотла одним прикосновением, если захочет этого. Она всегда была тихой и скромной, и редко можно было увидеть, как её голубые глаза показываются из-за широкой спины кукольника. Обжигал, как правило, Енох.

Эти двое составляли весьма странную картину, когда находились вдвоём. Преданная девочка-огонь, которая смотрит на мир своими большими глазами, и мальчик-некромант, который предпочитает обычным людям компанию кукол-марионеток. Но вдвоём они были практически всегда, поэтому к такой контрастной картине давно все привыкли. Вот только сама Оливия никак не могла привыкнуть к холоду карих глаз и леденящему безразличию. Ей хотелось верить, что она особенная, что он будет смотреть на неё иначе, не так, как смотрит на остальных. Смотреть так, как она смотрит на него. Элефанта чувствовала себя в его жизни лишней, ненужной, словно старая кукла, забытая под проливным дождем где-то на мостовой.

Оливия не знала, стоит ли признаваться Еноху в своих чувствах, хотя едва ли в их петле был хоть один человек, который о них не знал, или не догадывался. Она не могла найти в себе сил, чтобы сделать это, не могла себя заставить, и стоило ей набрать больше воздуха в грудь, чтобы заговорить о том, что она к нему чувствует, как вдруг между ней и Енохом выстраивалась огромная невидимая стена, и Оливия не могла произнести ни звука, замолкая.

Страдала ли от этого она? Первое время — очень. Но потом пришло какое-то смирение, свернувшись небольшим клубком в глубине души и вечно твердящее, что говорить ни о чем не стоит, что лучше чем сейчас уже не будет, и не нужно даже пытаться. И девушка слушалась это чувство, шла у него не поводу точно так же, как все эти годы ходила на поводу у Еноха. И больше не страдала.

Она не знала, что он чувствует к ней, и чувствует ли хоть что-то. Замечала только, как он по-детски надувает губы и закатывает глаза, если вдруг выходило так, что кому-то из других странных она уделяла больше времени, чем ему. В такие моменты Гораций всегда растягивал губы в улыбке и говорил о том, что О’Коннор ревнует, но Оливия этому не верила. Её вера в то, что он когда-нибудь ответит на неё чувства взаимностью, с каждым днем испарялась, становилась все меньше и меньше. В конце концов, у неё была целая вечность, чтобы принять, что это невозможно.

Последнее время у девушки появилась привычка залезать на крышу после отбоя и долго-долго смотреть на звезды. Такие красивые, яркие, россыпью на чернеющем небе словно капли белой краски на холсте, и такие недосягаемые, далекие. Оливия обхватывала себя руками, подтягивая ноги ближе к груди, и любовалась красотой этого бесконечного неба, и иногда ей даже удавалось дождаться тонкой полоски рассвета, но, как правило, она всегда уходила намного раньше.

Это красивое и спокойное небо позволяло подумать. О всяких мелочах или о том, как прекрасна тихая ночь с россыпью звёзд, особенно, когда идёт война, и ты знаешь, что завтра в это же время на этом самом месте останутся только пылающие руины. Здесь было тихо и спокойно, и Оливия чувствовала себя… дома. Здесь, на крыше, когда время давно перевалило за полночь, и кругом нет никого, только она и небо. Именно в такие моменты она чувствовала то спокойствие, которого никак не удавалось найти днем, среди других детей. Ей было хорошо в одиночестве.