О, мед воспоминаний

брюшком, в светлой длинной подпоясанной рубахе, в штанах до колен, широкий в плечах,

с широким лицом, с мускулистыми ногами, обутыми в сандалии. Да и бородатое лицо

было широколобое, широконосое. Грива русых с проседью волос перевязана на лбу

ремешком, — и похож он был на доброго льва с небольшими умными глазами. Казалось,

он должен заговорить мощным зычным басом, но говорил он негромко и чрезвычайно

интеллигентным голосом (он и стихи так читал — без нажима, сдержанно, хотя писатель

И. А. Бунин в своих воспоминаниях ( т. 9 полного собрания сочинений, стр. 425), кстати

сказать, недоброжелательных по тону, говорит, что Волошин, читая свои стихи... „делал

лицо олимпийца, громовержца и начинал мощно и томно завывать... Кончая, сразу

сбрасывал с себя эту грозную и важную маску..." (Скажу попутно: ничего деланного,

нарочитого, наблюдая ежедневно Максимилиана Александровича в течение месяца, мы

не заметили. Наоборот, он казался естественно-гармоничным, несмотря на свою

экстравагантную внешность).

В тени его монументальной фигуры поодаль стояла небольшая женщина в

тюбетейке на стриженых волосах — тогда стриженая женщина была редкостью. Всем

своим видом напоминала она курсистку начала века с Бестужевских курсов. Она

приветливо нам улыбнулась. Это — Мария Степановна, жена Максимилиана Волошина.

18

За основным зданием, домом поэта, в глубине стоит двухэтажный дом, а ближе —

тип татарской сакли — домик без фундамента, давший приют только что женившемуся

Леониду Леонову и его тоненькой как тростиночка жене, которая мило пришепетывает,

говорит „черефня" вместо черешня, да и сам Леонид Максимович не очень-то дружит с

шипящими. Нам с М. А. это нравится, и мы между собой иногда так разговариваем.

Нас поселили в нижнем этаже дальнего двухэтажного дома. Наш сосед — поэт

Георгий Аркадьевич Шенгели, а позже появилась и соседка, его жена, тоже поэтесса,

Нина Леонтьевна, если память меня не подводит. Очень симпатичная женственная особа.

Приехала художница Анна Петровна Остроумова-Лебе-

36

дева со своим мужем Сергеем Васильевичем Лебедевым впоследствии

прославившим свое имя как ученого-химика созданием синтетического каучука.

Необыкновенно милая пара. Она — маленькая, некрасивая, но обаятельная; он —

стройный красивый человек. Всем своим обращением, манерами они подтверждают

истину — чем значительней внутренний багаж человека, тем добрее, шире,

снисходительней он по отношению к другим людям (на протяжении всей жизни эта истина

не обманула меня ни разу).

Если сказать правду, Коктебель нам не понравился. Мы огляделись: не только

пошлых кипарисов, но вообще никаких деревьев не было, если не считать чахлых,

раскачиваемых ветром насаждений возле самого дома Макса. Это питомцы покойной

матери поэта Елены Оттобальдовны (в семейном быту называемой „Пра"). Какую радость

испытала бы она, доведись ей увидеть густой парк, ныне окружающий дом. Когда я

смотрю на современную фотографию дома поэта, утопающего в зелени, меня не

оставляет мысль о чуде.

Итак, мы огляделись: никаких ярких красок, все рыжевато-сероватое.

„Первозданная красота", по выражению Максимилиана Александровича. Как он любил

этот уголок Крыма! А ведь немало побродил он по земле, немало красоты видел он и

дома и за границей. Вот он у себя в мастерской, окна которой выходят на самое море (и

подумать только — никогда никакой пыли).

Он читает стихи.

Старинным золотом и желчью напитал

Вечерний свет холмы. Зардели красны, буры

Клоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры.

В огне кустарники и воды, как металл.

(Из цикла „Киммерийские сумерки")

Мы слушаем. Мы — это Анна Петровна Остроумова-Лебедева, Дора Кармен, мать

теперь известного киноработника, Ольга Федоровна Головина, я и еще кто-то, кого не

помню. Но ни Леонова, ни Шенгели, ни Софьи Захаровны Федорченко, ни М. А. на этих

чтениях я не видела.

Этим я напоминаю о том, что жадного тяготения к поэзии у М. А. не было, хотя он

прекрасно понимал, что

37

хорошо, а что плохо, и сам мог при случае прибегнуть к стихотворной форме.

Помню как-то, сидя у Ляминых, М. А. взял книжечку одного современного поэта и прочел

стихотворение сначала как положено — сверху вниз, а затем снизу вверх. И получился

почти один и тот же смысл.

— Видишь, Коля, вот и выходит, что этот поэт вовсе и не поэт, — сказал он...

19

...Просыпаясь в Коктебеле рано, я неизменно пугалась, что пасмурно и будет

плохая погода, но это с моря надвигался туман. Часам к десяти пелена рассеивалась и

наступал безоблачный день. Длинный летний день…

Конечно, мы, как и все, заболели типичной для Коктебеля „каменной болезнью".

Собирали камешки в карманы, в носовые платки, считая их по красоте „венцом творенья",