О, мед воспоминаний

необычайное название! В результате я так и не узнала, что, кроме мопсов, из этой глины

делают.

Зато сочиняли мы и очень веселились.

Схема пьесы была незамысловата. В большом и богатом имении вдовы Дюваль,

которая живет там с 18-летней дочерью, обнаружена белая глина.

Эта новость волнует всех окрестных помещиков: никто не знает, что это за штука.

Мосье Поль Ив, тоже вдовец, живущий неподалеку, бросается на разведку в поместье

Дюваль и сразу же подпадает под чары хозяйки.

И мать, и дочь необыкновенно похожи друг на друга. Почти одинаковым туалетом

они усугубляют еще это сходство: их забавляют постоянно возникающие недоразумения

на этой почве. В ошибку впадает и мосье Ив, затем его сын Жан, студент, приехавший из

Сорбонны на каникулы, и, наконец, инженер-геолог эльзасец фон Трупп, приглашенный

для исследования глины и тоже сразу бешено влюбившийся в мадам Дюваль. Он —

5

классический тип ревнивца. С его приездом в доме начинается кутерьма. Он не

расстается с револьвером.

— Проклятое сходство! — кричит он. — Я хочу застрелить мать, а целюсь в дочь...

Тут и объяснения, и погоня, и борьба, и угрозы самоубийства. Когда, наконец,

обманом удается отнять у ревнивца револьвер, он оказывается незаряженным… В тре-

13

тьем действии все кончается общим благополучием. Тут мы применили принцип

детской скороговорки: "Ях женился на Цип, Яхцидрах на Ципцидрип…" Поль Ив женился

на Дюваль-матери, его сын Жан — на Дюваль-дочери, а фон Трупп — на экономке мосье

Ива мадам Мелани.

Мы мечтали увидеть „Белую глину" у Корша, в роли мосье Ива — Радина, а в роли

фон Труппа — Топоркова.

Два готовых действия мы показали Александру Николаевичу Тихонову (Сереброву

— популярный в Москве редактор многих изданий тех лет.) Он со свойственной ему

грубоватой откровенностью сказал:

— Ну, подумайте сами, ну кому нужна сейчас светская комедия?

Так третьего действия мы и не дописали.1

Вот и кончилось мое житье в комнате студента — брат Надежды (Мымры)

возвращался с практики...

Потом мы зарегистрировались в каком-то отталкивающем помещении ЗАГСа в

Глазовском (ныне ул. Луначарского) переулке, что выходил на бывшую церковь Спаса на

Могильцах.

Сестра М. А. Надежда Афанасьевна Земская приняла нас в лоно своей семьи, а

была она директором школы и жила на антресолях здания бывшей гимназии. Получился

"терем-теремок". А в теремке жили: сама она, муж ее Андрей Михайлович Земский, их

маленькая дочь Оля, его сестра Катя и сестра Н. А. Вера. Это уж пять человек. Ждали

приезда из Киева младшей сестры, Елены Булгаковой. Тут еще появились и мы.

К счастью, было лето и нас устроили в учительской на клеенчатом диване, с

которого я ночью скатывалась, под портретом сурового Ушинского. Были там и другие

портреты, но менее суровые, а потому они и не запомнились.

С кротостью удивительной, с завидным терпеньем — как будто так и надо и по-

другому быть не может — принимала Надежда Афанасьевна всех своих родных. В ней

особенно сильно было развито желание не растерять, объединить, укрепить

булгаковскую семью.

_______________

1 В архиве М. А. Булгакова в рукописном отделе Ленинской библиотеки следов этой

пьесы, к сожалению, нет.

14

Я никогда не видела столько филологов зараз в частном доме: сама Н. А., муж ее,

сестра Елена и трое постоянных посетителей, один из которых — Михаил Васильевич

Светлаев — стал вскоре мужем Елены Афанасьевны Булгаковой.

Природа оформила Булгаковых в светлых тонах — все голубоглазые, блондины (в

мать), за исключением младшей, Елены. Она была сероглазая, с темнорусыми пышными

волосами. Было что-то детски-милое в ее круглом, будто прочерченном циркулем лице.

Ближе всех из сестер М. А. был с Надеждой. Существовал между ними какой-то

общий духовный настрой, и общение с ней для него было легче, чем с другими. Но сестра

Елена тоже могла быть ему достойной партнершей по юмору. Помню, когда я подарила

семейству Земских абажур, который сделала сама из цветистого ситца, Елена назвала

6

мой подарок "смычкой города с деревней", что как нельзя лучше соответствовало злобе

дня.

Муж Надежды Афанасьевны Андрей Михайлович смотрел очень снисходительно

на то, как разрасталось его семейство. Это был выдержанный и деликатный человек…

Однажды мы с М.А. встретили на улице его сослуживца по газете „Гудок"

журналиста Арона Эрлиха. Мужчины на минуту остановились поговорить. Я стояла в

стороне и видела, как Эрлих, разговаривая, поглядывает на меня. Когда М. А. вернулся, я

спросила его, что сказал Арон.

— Глупость он сказал, — полуулыбчиво-полусмущенно ответил он. Но я настояла,

и он признался:

— Одень в белое обезьяну, она тоже будет красивой... (Я была в белом костюме).

Мы с М. А. потом долго потешались над обезьяной...

Много лет спустя А.Эрлих выпустил книгу „Нас учила жизнь" („Советский