О, мед воспоминаний

это время Олеша: „Одно из самых дорогих для меня воспоминаний моей жизни — это моя

работа в „Гудке". Тут соединилось все: и моя молодость, и молодость моей советской

Родины, и молодость нашей прессы, нашей журналистики..."

Значительно позже на каком-то празднестве „Гудка" Юрий Олеша прочел

эпиграмму, посвященную Михаилу Булгакову:

Тогда, со всеми одинаков,

Пером заржавленным звеня,

Был обработчиком Булгаков,

Что стал сегодня злобой дня...

Писал Михаил Афанасьевич быстро, как-то залпом. Вот что он сам рассказывает

по этому поводу: „...сочинение фельетона строк в семьдесят пять — сто отнимало у меня,

включая сюда и курение, и посвистывание, от восемнадцати до двадцати минут.

Переписка его на машинке, включая сюда и хихиканье с машинисткой, — восемь минут.

Словом, в полчаса все заканчивалось". („Советские писатели", т. З, стр. 94).

Недавно я перечитала более ста фельетонов Булгакова, напечатанных в „Гудке".

Подписывался он по-разному: иногда полным именем и фамилией, иногда просто одной

буквой или именем Михаил, иной раз инициалами или: Эм, Эмма Б., Эм. Бе., М. Олл-Райт

8

и пр. Несмотря на разные псевдонимы, узнать его „почерк" все же можно. Как бы сам

Булгаков ни подсмеивался над своей работой фельетониста, она в его творчестве

сыграла известную роль, сослужив службу трамплина для перехода к серьезной

писатель-

18

ской деятельности. Сюжетная хватка, легкость диалога, выдумка, юмор — все тут.

На предыдущей странице я сказала, что мы любили прозвища. Как-то М. А.

вспомнил детское стихотворение, в котором говорилось, что у хитрой злой орангутанихи

было три сына: Мика, Мака и Микуха. И добавил: Мака — это я. Удивительнее всего, что

это прозвище — с его же легкой руки — очень быстро привилось. Уже никто из друзей не

называл его иначе, а самый близкий его друг Коля Лямин говорил ласково „Макин". Сам

М. А. часто подписывался Мак или Мака. Я тоже иногда буду называть его так.

Мы живем на втором этаже. Весь верх разделен на три отсека: два по фасаду,

один в стороне. Посередине коридор, в углу коридора — плита. На ней готовят, она же

обогревает нашу комнату. В одной комнатушке живет Анна Александровна, пожилая,

когда-то красивая женщина. В браке титулованная, девичья фамилия ее старинная,

воспетая Пушкиным. Она вдова. Это совершенно выбитое из колеи, беспомощное

существо, к тому же страдающее астмой. Она живет с дочкой: двоих мальчиков

разобрали добрые люди. В другой клетушке обитает простая женщина, Марья Власьевна.

Она торгует кофе и пирожками на Сухаревке. Обе женщины люто ненавидят друг друга.

Мы — буфер между двумя враждующими государствами. Утром, пока Марья Власьевна

водружает на шею сложное металлическое сооружение (чтобы не остывали кофе и

пирожки), из отсека А. А. слышится не без трагической интонации:

— У меня опять пропала серебряная ложка!

— А ты клади на место, вот ничего пропадать и не будет,— уже на ходу басом

говорит М. В.

Мы молчим. Я жалею Анну Александровну, но люблю больше Марью Власьевну.

Она умнее и сердечнее. Потом мне нравится, что у нее под руками все спорится. Иногда

дочь ее Татьяна, живущая поблизости, подкидывает своего четырехлетнего сына Витьку.

Бабка обожает этого довольно противного мальчишку. М. А. любит детей и умеет с ними

ладить, особенно с мальчиками. Здесь стоит вспомнить маленькую новеллу „Псалом",

ошибочно в наши дни датированную 1926 годом. Не надо быть литературно

прозорливым, чтобы заметить, что это более ранние годы — 23 или

19

начало 24-го. В 1926 году М. А. таким стилем уже не писал (спешу уточнить „Псалом" был

напечатан в „Накануне" в 1923 г., Берлин, 22 сентября, №661, стр.7).

Когда плаксивые вопли Витьки чересчур надоедают, мы берем его к себе в

комнату и сажаем на ножную скамеечку. Здесь я обычно пасую, и Витька переходит

целиком на руки М. А., который показывает ему фокусы. Как сейчас слышу его голос: „Вот

коробочка на столе. Вот коробочка перед тобой... Раз! Два! Три! Где коробочка?"

Вспоминаю начало булгаковского наброска с натуры:

Вечер. Кран: кап... кап... кап...

Витька (скулит). Марья Власьевна...

М. Вл. Сейчас, сейчас, батюшка. Сейчас иду, Иисус Христос...

Ее дочь Татьяна — русская красавица. Русоволосая, синеглазая, статная. Героиня

кольцовских стихов и гурилевских песен. М. А. говорит, что на нее приятно смотреть.

Внизу по фасаду живет человек с черной бородой и невидимым семейством. Под

праздники они все заливисто поют деревенские песни. Когда возвращаешься домой, в

окно виден медный начищенный самовар, увешанный баранками.

9

Под нами обитает молодой милиционер. Изредка он поколачивает свою жену —

„учит", по выражению Марьи Власьевны, — и тогда она ложится в сенях и плачет. Я было

сунулась к ней с утешениями, но М. А. сказал: „Вот и влетит тебе, Любаша. Ни одно