О, мед воспоминаний

доброе дело не остается ненаказанным". Хитрый взгляд голубых глаз в мою сторону и

добавление: „Как говорят англичане".

У всех обитателей „голубятни" свои гости: у М. Влас. — Татьяна с Витькой, изредка

зять — залихватский парикмахер, живущий вполпьяна. Чаще всего к Анне Александровне

под окно приходит ветхая, лет под 80 старушка. Кажется, дунет ветер — и улетит бывшая

титулованная красавица-графиня. Она в черной шляпе с большими полями (может быть,

поля держат ее в равновесии на земле?). Весной шляпу украшает пучок фиалок, а зимой

на полях распластывается горностай. Старушка тихо говорит, глядя в окно голубятни:

„L'Imperatrice vous salue" и громко по-русски: „Императрица вам кланяется". Из окон

нижнего этажа вы-

20

совываются любопытные головы... Что пригрезилось ей, старой фрейлине, о чем думает

она, пока ее дочь бегает с утра до позднего вечера, давая уроки французского языка?

— Укроти старушку, — сказал мне М. А. — Говорю для ее же пользы...

Наши частые гости — Николай Николаевич Лямин и его жена, художница Наталия

Абрамовна Ушакова. На протяжении всех восьми с лишним лет моего замужества за М.

А. эти двое были наиболее близкими друзьями. Я еще не раз вернусь к их именам.

Бывал у нас нередко и киевский приятель М. А., друг булгаковской семьи хирург

Николай Леонидович Глодыревский. Он работал в клинике профессора Мартынова и,

возвращаясь к себе, по пути заходил к нам. М. А. всегда с удовольствием беседовал с

ним. Вспоминаю, что описывая в повести „Собачье сердце" операцию, М.А. за

некоторыми хирургическими уточнениями обращался к нему. Он же, Николай Леонидович

Глодыревский, показал Маку профессору Алексею Васильевичу Мартынову, а тот

положил его к себе в клинику и сделал операцию по поводу аппендицита. Все это было

решено как-то очень быстро.

Мне разрешили пройти к М. А. сразу же после операции. Он был такой жалкий,

такой взмокший цыпленок... Потом я носила ему еду, но он был все время раздражен,

потому что голоден: в смысле пищи его ограничивали. Это не то, что теперь — котлету

дают чуть ли не не второй день после операции. В эти же дни вышла детская книжка

Софьи Федорченко. Там было сказано о тигре: „Всегда несытый, на весь мир сердитый".

В точности мой Мака...

Позже, зимой, Глодыревский возил нас к проф. Мартынову на музыкальный вечер.

К стыду своему, не помню — был ли это квартет или трио в исполнении самих врачей.

Не знаю, каким врачом был М. А., „лекарь с отличием", как он называет себя в

своей автобиографии, но профессия врача, не говоря уже о более глубоком воздействии,

очень помогала ему в описаниях, связанных с медициной. Вот главы „Цветной завиток" и

„Персиков поймал" („Роковые яйца", изд. „Недра", 1925 г., М., стр.48-56). Профессор

Персиков работает в лаборатории, и руки его необыкновенно умело обращаются с

микроскопом. Это получается от того, что

21

руки самого автора умеют по-настоящему обращаться с микроскопом. И также в

сцене операции („Собачье сердце") автор знает и автор умеет. Кстати, читатель всегда

чувствует и ценит эту осведомленность писателя.

Проблеме творческого гения человека, могуществу познания, торжеству

интеллекта — вот чему посвящены залпом написанные фантастические повести

10

„Роковые яйца" (1924 г., октябрь) и „Собачье сердце" (1925 г.), а позже пьеса „Адам и Ева"

(1931 г.).

В первой повести — представитель науки зоолог профессор Персиков открывает

неведомый до него луч, стимулирующий размножение, рост и необыкновенную

жизнестойкость живых организмов.

„...Будем говорить прямо: вы открыли что-то неслыханное, — заявляет ученому его

ассистент... Профессор Персиков, вы открыли луч жизни! Владимир Ипатьевич, герои

Уэллса по сравнению с вами просто вздор..." („Роковые яйца", стр. 56-57).

И не вина Персикова, что по ошибке невежд и бюрократов произошла катастрофа,

повлекшая за собой неисчислимое количество жертв, гибель изобретения и самого

изобретателя.

Описывая наружность и некоторые повадки профессора Персикова, М. А.

отталкивался от образа живого человека, родственника моего, Евгения Никитича

Тарновского, о котором я написала в главе 1-й. Он тоже был профессором, но в области,

далекой от зоологии: он был статистик-криминалист. Что касается его общей эрудиции,

она была необыкновенна и, конечно, не могла не произвести впечатления на такого

жадно воспринимающего все, творчески любознательного человека, каким был М. А.

„Ему (профессору Персикову — Л. Б.) было ровно 58 лет. Голова замечательная,

толкачом, лысая, с пучками желтоватых волос, торчащими по бокам. Лицо гладко

выбритое, нижняя губа выпячена вперед. От этого персиковское лицо вечно носило на

себе несколько капризный отпечаток. На красном носу старомодные маленькие очки в