О медленности

В этом контексте интересно отметить, что для своих аудиопрогулок Кардифф использует разные регистры голосовой записи, позволяющие задавать местоположение гаптического тела реципиента и вместе с тем непрерывно его смещать. Голос Кардифф – его тон, высота, глубина – ежеминутно изменяется, то обращаясь к нам предельно доверительно, то говоря как во сне, то обращаясь к очень сдержанным, отстраненным интонациям. Кроме того, художница то и дело вставляет в ткань аудиопрогулки фрагменты сюжетов, в центре которых находится какая-нибудь другая запись или звук: внезапный телефонный звонок, найденная пленка с записью, потерянный аудиодокумент. Так Кардифф окружает идущего слушателя все бо́льшим числом голосов, причем исполнителем второстепенных ролей нередко выступает Джордж Берс Миллер. Однако в этой разноголосице важно не только любопытное слияние разрозненных временны́х пластов и воспоминаний в пространстве настоящего (на этом я еще остановлюсь чуть позже в этой главе), но и игра Кардифф с воздействием устройств хранения и воспроизведения на материальность человеческого голоса: его фактуру, телесность, резонанс.

Рассмотрим то, как Дон Айд описывает опыт прослушивания своего голоса в записи, т. е. таким, каким его слышат другие:

Если я вслушиваюсь в свою речь, если обращаю внимание на все телесные аспекты процесса говорения, то я чувствую, как мой голос резонирует по меньшей мере в верхней части моего тела. Чувствую, как «звучит» вся моя голова, и объясняю это звучностью моего голоса. Этот саморезонанс, который для меня есть нечто само собой разумеющееся, не запечатлевается на пленке, так что первое время я удивляюсь «тонкости» и «высокому тону», присущим моему голосу в записи[175].

Если рефлексия технического медиума, по мнению Айда, помогает осознать, как сильно восприятие собственного голоса отличается от восприятия всех остальных голосов, то сделанное им описание оказывается важным и для понимания динамики голосовой записи и многослойного отражения звука в аудиопрогулках Кардифф. Ходьба под звуки этого многоголосья способствует сбивающей с толку и вместе с тем манящей дезориентации, связанной с вышеописанным явлением резонанса, то есть возможности материальной природы голоса определять положение говорящего и слушателя в пространстве.

Соблазнительный и доверительный голос Кардифф обращается непосредственно к нам и звучит внутри нашего тела, однако, несмотря на кажущуюся укорененность в нас этого «имплантированного» голоса, он, конечно же, не обладает той звучностью, которую Айд считает важнейшей составляющей восприятия собственного голоса. Каким бы близким ни казался нам голос Кардифф, как бы ни увлекал нас за собой, мы не ощущаем резонанса в грудной клетке и в костях. Встречающиеся в аудиопрогулках вставки с записью диегетических звуков только усиливают этот любопытный опыт телесного разъединения, интимности и дистанции. Когда мы слышим голос Миллера – запись в записи, – то может показаться, что мы попадали в какое-то иное время и пространство, но у нас не возникает впечатления, что этот голос отличается от голоса самой Кардифф большей тонкостью, меньшим резонансом и меньшей принадлежностью пространству. Вне зависимости от степени технической обработки, разные голоса в аудиопрогулках Кардифф рождают чувство непрерывного вытеснения и потери твердой почвы.

Таким образом, вместо того чтобы заставлять участника аудиопрогулки сожалеть об утрате аутентичности и прочного положения в пространстве, передача голосового резонанса и всевозможных звуков техническими средствами обнажает всю нестабильность человеческого местонахождения в пространстве – по той простой причине, что ни окружающая среда, ни собственное тело не принадлежат нам и не поддаются нашему контролю. Без колебаний отправляясь на прогулку вслед за голосом Кардифф, мы быстро приучаемся не принимать на веру никакие аспекты соотношения пространства и звука, голосового резонанса и конкретного ландшафта. Записанные Кардифф голоса вполне могут казаться густыми, невзирая на их фактическое отсутствие, или близкими, как бы далеко они ни находились и как бы давно ни были записаны. Однако суть полученного опыта сводится к абсолютно случайному характеру звука и пространства, побуждающих гаптическое тело к движению и вместе с тем одушевляемых этим движением. Мы узнаем, что тело не предшествует медиации и что – как раз по этой причине – невозможно прочно укоренить его в пространстве и полностью подчинить себе последнее. Мы узнаем, что все могло бы быть в корне иначе, чем есть сейчас и было до сих пор.