О моей жизни

Незадолго до этого, да и, в некоторой степени, во времена моей юности тоже, была такая нехватка учителей, что крайне тяжело было найти кого-нибудь в небольшом городке, да и в крупном городе их было очень мало, и те, кого по счастливой случайности можно было разыскать, имели лишь слабые знания и не шли в сравнение со странствующими учителями тех дней. Человек, чьим заботам решила вверить меня мать, начал учить грамматику поздно, и он был слишком несведущ в этом искусстве, поскольку недостаточно впитал его в молодости. Тем не менее, у него был такой характер, что недостаток знаний он компенсировал честностью.

Через капелланов, совершавших богослужения в нашем доме, моя мать предложила это учителю, которому было поручено образование моего младшего кузена и который был тесно связан с какими-то моими родственниками, при дворе которых кузен воспитывался. Он принял во внимание самую искреннюю просьбу женщины и был благоприятно впечатлён её благородным и добродетельным характером, но он боялся обидеть моих родственников и находился в сомнениях, идти ли в её дом. Так он пребывал в нерешительности, но был убеждён следующим видением.

Ночью, когда он спал в своей комнате, где, как я помню, он проводил все занятия в нашем городе, фигура седовласого старика очень величественной наружности будто бы за руку привела меня через дверь в комнату. Было слышно и видно, как он указал мне на кровать учителя и сказал: «Иди к нему, он будет сильно любить тебя». Когда он отпустил мою руку и позволил мне идти, я побежал к человеку, и я целовал его лицо снова и снова, а он проснулся и почувствовал такую привязанность ко мне, что отбросив сомнение и избавившись от страха перед моими родственниками, во власти которых находился не только он сам, но и всё, что ему принадлежало, согласился пойти к моей матери и жить в её доме.

Итак, тот мальчик, которого он учил раньше, был красив и знатен, но стремился уклониться от надлежащих занятий и не выполнял указания, был лжецом и вором, насколько это позволял его возраст, так что никогда не смог бы заниматься ничем полезным и едва ли смог бы чему-то научиться, зато почти всё время праздно играл в винограднике. После того как поступило дружеское предложение моей матери, к моменту, когда этот человек оказался утомлён детскими выходками мальчика, смысл видения ещё глубже укрепился в его сердце, желание в нём созрело, он отказался от сотрудничества с мальчиком и покинул знатное семейство, с которым был связан. Однако ему не удалось бы сделать этого безнаказанно, если бы их уважение к моей матери, так же, как и её могущество, не защитили его.

Глава 5

Под его началом я учился с такой чистотой и с такой порядочностью сторонился пороков, которые обычно возникают в юности, что воздерживался от обычных игр, никогда не позволял себе покидать общество моего наставника, есть где-либо кроме дома, принимать подарки от кого-либо без его разрешения; я всегда должен был следить за своими словами, взглядами и поступками, так что казалось, будто он требует меня поведения скорее монаха, чем ученика. В то время как мои сверстники бродили везде, где хотели, и были неудержимы в потакании склонностям, свойственным их возрасту, я, связанный постоянными ограничениями и увенчанный священнической инфулой[132], должен был сидеть и смотреть на толпы играющих, подобно животному, ожидающему заклания. Даже по воскресеньям и праздникам святых я должен был покоряться тяготам школьных занятий. Мне позволяли брать выходной, но каждый раз с неохотой и не на целый день; фактически, любым способом и в любое время меня отправляли учиться. Более того, он посвящал себя исключительно моему образованию, с тех пор как ему позволили не иметь других учеников.

Мой учитель заставлял меня много работать, и любой наблюдавший за нами мог подумать, что мой маленький ум был очень обострён таким упорством, но всеобщие надежды были обмануты. На самом деле, он был крайне несведущ в прозе и стихосложении. Между тем, почти каждый день он осыпал меня градом ударов и грубых слов, когда пытался учить меня тому, чему не мог научить[133].

В этой бесплодной борьбе я провёл с ним ближайшие шесть лет, но не был вознаграждён за потраченное время. Но, с другой стороны, во всём, что принято называть моралью, он целиком посвящал себя моему совершенствованию. Наиболее честно и с любовью он по капле вливал в меня то, что являлось воздержанным, скромным и внешне чистым. Но я отчётливо понимаю, что он не проявлял ни уважения, ни сдержанности в тяжёлых испытаниях, которым подвергал меня, твердя мне об одном и том же без остановки и с большим усилием, делая вид, что учит меня. Из-за напряжения от чрезмерного рвения природные силы подростков, к тому же мальчиков, притупляются, и чем жарче огонь их умственной активности, тем скорее крепость их ума ослабевает и расхолаживается от неумеренности, а их энергия оборачивается апатией.