О моей жизни

И Гвиберт оглядывался на своё детство с ностальгией по временам, когда он был свободен от сексуальных мучений. В трактате о Воплощении он продолжает: «Мы видим младенцев, а часто и мальчиков, не достигших половой зрелости, показывающих себя обнажёнными безо всякого стыда. Если бы они испытывали возбуждение, то бы стыдились себя или тех, кого им довелось бы повстречать. Сколь благословенным было первоначальное состояние Адама и Евы! Сколь счастливо детское неведение, ибо покуда оно защищено незрелостью, оно наслаждается беззаботностью ангелов».[35]

Влияние детства на личность Гвиберта мы также можем видеть по его щепетильности к телесной чистоте и его ассоциирования экскрементов с наказанием. Читатель заметит, что Гвиберт старается изо всех сил рассказать истории, содержащие интимные места, канализацию и экскременты; например, он рассказывает пару притч, в которых человек, не обращавший внимание на религию, был поражён расслпблением кишок.[36] В Gesta Dei мы можем даже видеть, как Гвиберт перерабатывает свои источники. Gesta Francorum, которую использует Гвиберт, просто сообщает о том, что Гийом де Гранмесниль и его товарищи дезертировали из армии в Антиохии, спустившись со стены, но Гвиберт сочинил небольшую поэму, описывающую, что они проползли по сточным трубам, после чего у них сползла кожа с рук и ног, оставив обнажённые кости.[37]

После того, как Гвиберт овладел азбукой, его мать наняла местного грамматика с обязательным условием, что тот бросит прочих учеников и будет наставником исключительно её сына. Так ребёнком Гвиберт оказался лишённым бурных игр и дружбы с другими мальчиками, в которых он мог сопоставить себя и свои возможности с другими. Вместо этого он видел своих ровесников через призму морализирующих комментариев свей матери и наставника. Посмотрите на описание его двоюродного брата, чьё обучение прекратил наставник, перейдя в дом Гвиберта. Он «был красив и знатен, но стремился уклониться от надлежащих занятий и не выполнял указания, был лжецом и вором, насколько это позволял его возраст, так что никогда не смог бы заниматься ничем полезным и едва ли смог бы чему-то научиться, зато почти всё время праздно играл в винограднике».[38] Ничто в книге не позволяет предположить, что у Гвиберта имелись близкие друзья.

С шести до двенадцати лет его мать и наставник заботились о том, чтобы будущее призвание монаха отдалило Гвиберта от остальных. Он вынужден был искать удовлетворения в дисциплине и добродетели, раз другие радости были ему заказаны. Ему было запрещено играть в детские игры, покидать компанию своего наставника, есть вне дома, принимать без разрешения подарки, и даже иметь день отдыха по воскресеньям и праздникам. «Я всегда, — говорит он, — должен был следить за своими словами, взглядами и поступками».[39]

Что было обычным в те времена, Гвиберта жестоко били, если он не мог удовлетворить своего требовательного учителя. На смену снисхождениям детства пришло отрочество, которое он запомнил как время частых и несправедливых наказаний. Как смог он их вынести? В отчаянии он нашёл два способа защиты. Первым было то, что учитель любил его и назначал наказания ради его блага. Вторым было то, что его врожденные таланты и способности были значительно выше, чем у его учителя, и если у него были провалы, то связаны они были с учителем. Эта защита подкреплялась, а возможно и открыто вдохновлялась его матерью, которая возлагала такие надежды на успехи сына. Но хотя Гвиберт и мог использовать ощущение некомпетентности учителя как бальзам на душу после побоев, его мать держала его на пути добродетели, тяжкого труда и успеха. Её страдающий от побоев сын выносил чувство уверенности (конечно, далёкое от истины), что его тело страдало бы меньше, если бы он тренировался как рыцарь, а не как клирик; она по-прежнему радовалась вместе с учителем, когда её сын заявлял: «Даже если я умру на месте, я не брошу учёбу и стану священником».[40] Положительным итогом такого опыта для Гвиберта было то, что он выносил идею гуманного и чувствительного отношения к детям в процессе их воспитания.