О моей жизни

Когда Гвиберту было около двенадцати, его мать оставила светскую жизнь и удалилась в маленький домик, что она построила рядом с аббатством Сен-Жермер-де-Фли, примерно в тридцати милях от Клермона, и вскоре после этого его наставник стал монахом этой обители, где он впоследствии занял пост приора. Гвиберт, обретший теперь то, что он называл «пагубной свободой», начал «бесконтрольно злоупотреблять своей властью, насмехаться над церковью, ненавидеть учёбу, отринув обличье духовного лица, попытался присоединиться к компании моих юных двоюродных братьев-мирян, занимавшихся делами, пристойными рыцарям». Впервые в жизни свободный развлекаться так, как ему хотелось, этот мальчик на заре половой зрелости начал ходить в одежде клирика «для участия в распутных занятиях, непозволительных моему возрасту; я подражал более взрослым мальчикам в их юношеских безумствах и совершенно потерял благоразумие и осторожность». Но знаменательно то, что вершиной его списка неправедных деяний была наиболее пассивная форма удовольствий, чрезмерный сон, которому он предавался столь основательно, «что моё непривычное к излишествам тело начало слабеть».[41]

Его мать с горечью узнавала о поведении Гвиберта и убедила аббата Сен-Жермера принять сына в монастырь на обучение. Как только Гвиберт вступил в церковь Сен-Жермера, он ощутил горячее желание стать монахом, которое никогда более не остывало. Он сказал матери о своём желании, но в этом вопросе как она, так и его наставник, полагая его еще неподготовленным к нерушимым монашеским обетам, встали против его желаний. В конце концов, после периода ожидания с поздней весны до Рождества, Гвиберт, проигнорировав прямое сопротивление матери и наставника, начал жизнь, к которой они его и готовили.

В монастыре контроль матери и учителя сменился на контроль аббата и братии в целом. Если Гвиберт и не научился ещё самодисциплине и тому, как сублимировать агрессивные эмоции, теперь у него была для этого отличная возможность. Бенедиктинский Устав (гл. 24 и 25) гласит, что если кто-то из братии совершит легкий проступок, его следует отлучить от совместных трапезы и молитвы, а если его нарушение более серьёзно, то всей братии запрещалось общаться с ним до его раскаяния. Это был тот дисциплинарный устав, по которому Гвиберту предстояло прожить с тринадцати лет до самой смерти.

Молодым монахом Гвиберт погрузился в изучение наук. Долгие ночи он читал под покрывалом или писал сочинения, хотя ему полагалось спать. Главным его мотивом было, по его словам, «[стремление к] славе, чтобы добиться большего уважения в этом мире»[42]. В своих фантазиях он мечтал наяву о могуществе и успехе. Другие монахи были к нему враждебны, что было вызвано, на его взгляд, завистью. Гвиберт скрывал от себя и от Бога, что он ненавидел своих оппонентов, заявлявших, что «я слишком горжусь своей малой учёностью»,[43] хотя он ощущал, что они его ненавидят. Их злоба пробудила в нём не открытое негодование, но угрюмость (апатию), и он думал решить эту проблему, покинув аббатство, надеясь «что мои родственники помогут мне перевестись в какой-нибудь другой монастырь».[44]

В своих ученых занятиях Гвиберт вначале был захвачен религиозными трудами «и думал, что моё чтение напрасно, если я не нахожу в нём ничего наводящего на размышления или подталкивающего к покаянию».[45] Но мере того, как он рос, он отбросил в сторону религиозные страницы ради «смехотворного тщеславия» и читал Овидия и «Буколики» Вергилия[46]. Он даже тайком писал любовные стихи, выдавая их за чужие, но получая огромное удовольствие от похвал, что они получали, и «думая о подобных вещах, оказывался охвачен необузданным волнением своей плоти».[47] Старый наставник сурово порицал его, однако, а Господь — наказывал, как он сам ощущал, посредством душевных страданий и телесной слабости. В конце концов, «исчезла глупость бесполезной учёбы»[48]. Впрочем, богатый словарный запас и многочисленные цитаты из классических авторов в его поздних произведениях служат памятником тому, сколь многому Гвиберт научился в своих занятиях.