О-О

У Мамариты все парни – Менаши, и все непременно вернутся. Вот только с Диким Ромео этот фокус не пройдет. Дикий Ромео уже не вернется никогда, в отличие от бинокля… Но если по-честному, как перед Господом, то она, Хели, предпочитает именно такой расклад. Звучит ужасно, но – факт. Потому что бинокль сейчас – вся ее жизнь. Кто она без бинокля? Никто. Кому она нужна без бинокля? Никому. Она ведь наблюдатель – вот кто она, сколько себя помнит. Смотрительница. «Хели, посмотри за маленьким!.. Хели, смотри – остаешься за маму!.. Хели, присмотришь за сестренкой!.. Хели, покорми малышей и посмотри, чтобы вовремя легли!..» Хели, Хели, Хели… Посмотри, посмотри, посмотри… Это просто удивительно, что здесь, в Комплексе, ей досталась та же самая должность. Божий промысел, не иначе.

Старшая девочка в религиозной семье – вторая мать для остальных детей. Вторая – это главная, потому что первая – либо рожает, либо болеет после родов, либо опять на сносях. Так уж повелось, такова ноша; хочешь не хочешь, тащи ее на себе, да никто и не спрашивает. С четырех лет, едва успев забыть собственные пеленки, она уже пеленала других. Смотрительница, она смотрела за детьми – купала, кормила, баюкала, вытирала носы… Братьев и сестер становилось все больше, а с ними – и работы. Когда старшие пошли в школу, она оставалась дома, с младшими. Не жаловалась, не протестовала, не просила иной доли – просто потому, что не знала о существовании такой вещи – «иная доля».

В тот день все уехали в Кирьят-Гат на большое семейное торжество. Хели снова не взяли, оставили пасти двух самых мелких. По сравнению с обычной нагрузкой это было похоже на отдых. Когда вечером, уложив малышей спать, она развешивала на сушилке белье, вернулся отец. Хели слышала, как он прошел в кухню и сел за стол. Это могло означать, что отец голоден, и она, отложив ползунки, отправилась к холодильнику за едой. Ей и в голову не приходило полюбопытствовать о причине его столь раннего возвращения. Отец вообще мало общался с детьми, а с нею – в особенности.

– Я сыт, – коротко сказал он. – Налей чаю.

Хели включила чайник. Она чувствовала небольшое смущение – наверное, потому, что ей никогда не выпадало бывать наедине с отцом или просто разговаривать с ним. Возможно, когда-то, в первые младенческие месяцы, он брал ее на руки и, может быть, даже ласкал – но Хели не могла этого помнить, хотя очень хотела бы. Потупившись, она стояла у плиты и напряженно ждала, пока закипит.

– А ты выросла.

Хели налила кипяток в чашку. – Я пойду, папа? Там белье…

– Иди.

Он пришел за ней, когда Хели чистила зубы, готовясь ко сну. Взял за руку, отвел в спальню.

– Ложись.

– Что?

Он толкнул ее; Хели упала на спину, завозилась, мельтеша локтями и коленками, но он тут же придавил ее сверху. Было страшно и больно, в пересохшем рту горчила несмытая зубная паста, в глаза лезла жесткая, воняющая водкой и табаком борода. Потом она перестала чувствовать что-либо, кроме острой рези в низу живота; всего остального тела – раздавленного, расплющенного, смятого – как бы и не было, как бы и не существовало вовсе, и в этом заключалось единственное облегчение. Потом гадкая тяжесть наверху задергалась, замычала, обмякла и, наконец, выпустила из-под себя.

– Иди, – хрипло приказал он.

Хели потребовалось время, чтобы собрать свое тело по кусочкам. Ноги подчинились последними – в комнату с малышами она добралась с трудом, держась за стенку. Под утро отец пришел за ней снова, и все повторилось – только еще гаже и дольше. Третьего раза Хели решила не ждать.

Снаружи уже рассвело. Идти было больно, но жить еще больнее, и это позволяло надеяться, что жизнь кончится быстрей, чем откажут ноги. Хели мало что соображала – поэтому не удивилась, когда возле автовокзала к ней подбежали две девушки.

– Ну наконец-то! – воскликнула одна из них – брюнетка в мелких кудряшках. – Сколько можно ждать! Идем, быстро.

Хели автоматически подчинилась, как подчинилась бы в тот момент любому указанию. Ее втолкнули в микроавтобус, где уже сидели несколько парней и девушек.

– Ничего себе вырядилась, – сказал кто-то. – Она что – из досов?

– А хоть бы и так, тебе-то что! – парировала кудряшка. – Это – Мирьям, подруга Лиоры, понял?

Она повернулась к Хели.

– Мирьям, сестренка, не парься, мы с тобой.

Кстати, Лиора звонила – не едет она. Родаки приземлили, прикинь! Просила по ходу тебе помочь… Эй, водила! Поехали.

Микроавтобус отъехал от тротуара. Пока он, лавируя в утренних пробках, пробирался к выезду из города, Хели обнаружила в голове – доселе пустой до гулкости – сразу две мысли. Первая заключалась в том, что ее приняли за другую, что она занимает чье-то чужое место, что это ужасно некрасиво и что следует как можно скорее объявить Кудряшке о ее ошибке. Вторая выглядела куда более весомой – Хели боялась пятна, которое вполне могло проступить сзади на ее длинной юбке, невзирая на все принятые меры. Ей казалось решительно невозможным идти сейчас в таком виде под взглядами парней через весь автобус. Поколебавшись, она решила оставить все как есть.