О пьянстве

и восстану я с ревом,

яростью, ором – прокляну
их и мирозданье
расшвыряв их по всему
газону.
мне намного получшеет,
сяду съем тостов с яичницей,
песенку помычу,
вдруг симпатягой стану как
розовый
перекормленный кит.

некоторые нипочем не сходят с ума.

что за поистине жуткие жизни
должно быть живут они.

Заметки старого козла [56]

Оба мы были в наручниках. Легавые свели нас вниз по лестнице между собой и усадили сзади. Мои руки пачкали кровью обивку, но им до обивки, казалось, не было дела.

Свободу пьянчугам

Пацана звали Алберт, и Алберт сел и говорит:

– Господи, вы, парни, хотите сказать, что возьмете и запрете меня там, где я не смогу добывать конфеты и сигареты, и пиво, где я не смогу слушать свои пластинки?

– Хватит нюни распускать, а? – попросил я пацана.

В трезвяк я не попадал лет шесть или восемь. Пора была, мне давно уже была пора. Все равно что как ездить столько без штрафа – тебя наконец прищучат, если водишь машину, и тебя наконец загребут, если бухаешь. У ездок в трезвяк против дорожных штрафов трезвяк вел со счетом 18 к семи. Это показывает, что машину я вожу лучше, чем бухаю.

Тюрьма была городской, и нас с Албертом разлучили при оформлении. Порядок не изменился, вот только врач спросил, как мне руки порезало.

– Дама домой не пускала, – сказал я, – поэтому я выбил дверь, стеклянную.

Врач наклеил один пластырь на самый скверный порез, и меня отвели в аквариум.

Все было так же. Никаких шконок. Тридцать пять человек лежат на полу. Пара урыльников и пара параш. Та, та, та.

Большинство мужчин были мексиканцами, и большинству мексиканцев было между 40 и 68. И двое черных. Китайцев нет. Я никогда не видел китайца в трезвяке. Алберт сидел в углу, разговаривал, только его никто не слушал, хотя, может, и слушали, поскольку то и дело кто-нибудь говорил:

– Господи Иисусе, заткнись, дядя!

Парень спал уткнувшись головой в урыльник

Стоял я один. Подошел к одному урыльнику. Парень спал, опершись о него головой. Парни валялись повсюду вокруг урыльников и параш, не пользовались ими, а сидели, столпившись вокруг. Мне не хотелось через них переступать, поэтому я разбудил парня возле урыльника.

– Слушай, дядя, я поссать хочу, а у тебя голова уперта в урыльник.

Нипочем не скажешь, когда это будет означать драку, поэтому я пристально за ним наблюдал. Он соскользнул вбок, и я отлил. Затем приблизился до трех шагов к Алберту.

– Сигаретка есть, пацан?

Сигаретка у пацана была. Он ее вытащил из пачки и кинул мне. Она покатилась по полу, и я ее подобрал.

– У кого-нибудь есть спичка? – спросил я.

– На. – То был белый со сволочного ряда. Я взял книжку спичек, чиркнул себе покурить и передал ее назад.

– Что это с твоим другом? – спросил он.

– Просто пацан. Ему все внове.

– Ты б его лучше приглушил, а не то я его вырублю, вот ей-ей, не выношу его лепет.

Я подошел к пацану и опустился с ним рядом на колени.

– Алберт, охолони. Не знаю, на какой срани ты сидел перед тем, как мы с тобой сегодня вечером встретились, но у тебя все фразы оборваны, ты херню несешь. Охолони.

Я вновь перешел в середину аквариума и огляделся. На боку лежал крупный парняга в серых штанах. Штаны у него были порваны в паху, наружу высовывались трусы. Ремни у нас забрали, чтоб мы не повесились.

Дверь в камеру трезвяка открылась, и внутрь ввалился мексиканец за сорок. Он, что называется, сложен был как бык. И забодан, как он же. Вошел в аквариум и побоксировал с тенью. Хорошие такие лудил.

На обеих скулах у него, повыше, до самой кости было содрано. Рот – просто клякса крови. Когда он его открыл, видно там было только красное. Такой рот не скоро забудешь.

Он двинул воздух еще пару раз, казалось, пропустил один жесткий, потерял равновесие и брякнулся навзничь. Падая, выгнул спину так, что, когда ударился о цемент, удар на себя приняла дуга его спины, но голову наверху он не удержал, она дернулась назад от шеи, шея чуть ли не выступила рычагом, и затылок его швырнуло о цемент. Хряпнуло, голова затем опять подпрыгнула, потом опять упала. Он лежал неподвижно.

Боксер с тень

Я подошел к двери аквариума. Повсюду бродили легавые с бумагами, что-то делали. Все были очень приятны на вид, молодые, мундиры у них очень чистые.

– Эй, парни! – заорал я. – Тут одному медицинская помощь требуется, очень!

Они лишь продолжали сновать, выполняя свои обязанности.