О пьянстве

– Так-то лучше. Выше нос, выше нос! Бог там наверху с парой шестериков «Туборга». Холодные и охлажденные они, и крохотные льдистые пузырики поблескивают на боках… подумайте только…

– Ты меня убиваешь, дядя…

– Ты выпулишься, мы выпулимся, кое-кто скорее других. И мы не побежим на встречу «АА» и не станем делать 12 великих шагов обратно к младенчеству![58] Тебя мать вытащит. Кто-то тебя любит! Итак, какой маменькин сынок из нас выберется отсюда первым? Тут есть о чем подумать…

– Эй, дядя…

– Ну?

– Подь сюда.

Я подошел.

– Сколько у меня? – спросил он. Протянул мне свою квитанцию на имущество. Я отдал обратно.

– Брат, – сказал я, – очень не хотелось бы тебе говорить…

– Да?

– Тут говорится «ничего», очень аккуратно отпечатано «ничего».

Я вернулся в середку аквариума.

– Итак, глядите, парни, я вам скажу, что сделаю. Все вынимайте свои квитанции на имущество и бросайте их в кучу на середину. Я заплачу четвертак за каждую розовую квитанцию… Завладею вашими душами…

Открылась дверь. Там был легавый.

– Буковски, – объявил он, – Генри Ч. Буковски.

– Увидимся, парни. Это моя мать.

Я вышел за легавым наружу. Выпуль был сравнительно умелый. Они просто вычли $50 как залог (у меня случился хороший день на скачках) и вернули мне остальное плюс мой ремень. Я сказал врачу спасибо за пластырь и вышел за легавым в комнату ожидания. Пока меня оформляли, сделал два звонка. Мне сказали, что меня подвезут. Десять минут я посидел, а потом дверь открылась, и мне сказали, что я могу идти. На лавочке снаружи сидела моя мать. То была Кэрен, 32-летняя женщина, с которой я жил. Она изо всех сил своих старалась, к черту, не злиться, но злилась. Я вышел за нею наружу. Добрались до машины и сели, и двинулись оттуда. Я заглянул в бардачок, нет ли сигареты.

Даже городская ратуша хорошо выглядит, когда выходишь из трезвяка. Все смотрится хорошо. Рекламные щиты, светофоры, парковки, лавочки на автобусных остановках.

– Ну, – произнесла Кэрен, – теперь, я полагаю, тебе будет о чем писать.

– Ох, еще б. А парням там я хорошее зрелище устроил. Парням меня будет не хватать. Могу поспорить, сейчас там, как в гробнице…

На Кэрен, похоже, впечатления это не произвело. Скоро взойдет солнце, и дама на рекламном плакате, одна бретелька купальника спущена, улыбалась мне, рекламируя лосьон для загара.

Бог у себя наверху с парой шестериков.

Из «Признаний говнистого поэта» [59]

Вопрос: Я прикинул, ты лучше пинков будешь раздавать, чем посуду мыть…

Буковски: Нет, дядя, моя последняя драка уже в прошлом. Свою последнюю трепку я уже получил. В драки раньше ввязывался почти каждый вечер. С барменами дрался… Это надоедает, приедается – тебе глаза подбивают, губы у тебя все распухли, зуб шатается… Никакой славы нет в этом. Обычно ты слишком пьян, чтоб драться как следует, голодаешь, ну, в общем…

Один бармен как-то бил меня каждый вечер. Крутой маленький боец такой. Поэтому однажды я рассвирепел. Вышел, купил буханку хлеба и салями. Выпил бутылку портвейна. Съел всю эту буханку хлеба и колбасу – то у меня была первая пища где-то за неделю. И выпил тот портвейн. Я тогда был могуч! Во мне была еда!

И вот мы вышли драться в тот вечер, и я был очень силен и просто растащил его по всей округе. Вино сделало меня чокнутым на всю голову. Я прижал его к кирпичам и половину времени колотил его, а другую половину – кирпичи, голыми руками. Наконец меня оттащили.

Он отделывал меня каждый вечер. Поэтому я в бар вхожу, а он сидит в конце стойки, голову руками обхватил, говорит:

– Ой, у меня голова болит! – а женщины вокруг него все такие:

– Бедненький Томми, вот, давай я мокрое полотенце на нее положу! – Черт, а когда меня колотили, там было только:

– Эй, Хэнк, пацан! – К нему особое отношение. В общем, я сел к стойке, а другой бармен говорит:

– Не могу тебя обслуживать, дядя, после того, что ты сделал с Томми.

И я сказал:

– Какого черта, он меня отделывал! – А он такой:

– Ну, это не имеет значения.