О пьянстве

Я думаю, человек может и дальше пить столетиями, он никогда не умрет; особенно вино и пиво… Мне нравятся пьянчуги, потому что пьянчуги – они из этого выходят, и тошнит их, и они снова отпружинивают, пружинят они взад-вперед… Если тебе надо кем-то быть, будь алкоголиком. Если б я не был пьянчугой, я б, наверное, давно с собой покончил. Знаете, работа на фабриках, по восемь часов. Трущобы. Улицы. Вкалываешь на проклятой паршивой работе. Приходишь вечером домой, устал. Что будешь делать, в кино пойдешь? Включишь радио в комнатке за три доллара в неделю? Или отдыхать ляжешь и ждать работы на следующий день, за $1.75 в час? Черта с два! Ты возьмешь бутылку виски и выпьешь ее. И сходишь в бар и, может, ввяжешься там в драку. И с сучкой какой-нибудь познакомишься, что-то заварится. А потом пойдешь на работу на следующий день и будешь там заниматься этой своей простой мелочовкой, так?.. Алкоголь дает тебе освобождение сна без мертвятины наркотиков. После этого можешь вернуться. Тебе светит твой бодун. Это крутая часть. Ты его превозмогаешь, делаешь свою работу. Возвращаешься. Снова пьешь. Я целиком за алкоголь. Это самое оно.

***

Мы бухали по-тяжелой, и однажды утром я проснулся с худшим похмельем из всех, голову как стальным обручем стянуло. Мне правда было ужасно, а она в ванной блевала. Пили мы это дешевое вино, самое дешевое, какое можно добыть.

И вот сижу я там, почти умираю. Я сижу у окна, пытаюсь воздухом подышать. Просто сижу, как вдруг ни с того ни с сего вниз движется тело. Полностью одетый мужчина, на нем галстук аккуратно завязанный, он, кажется, в замедленной съемке пролетает. Знаете, тело же не очень быстро падает. Очевидно, он поднялся на крышу и просто спрыгнул. Здание это не слишком высокое. То есть, наверное, он на всю жизнь покалечился. Я не знаю.

Вижу, как он пролетает, и говорю:

– Так, по-моему, я не сошел с ума. Думаю, тело пролетело на самом деле.

И вот я ору в ванную, говорю:

– Эй, Джейн! Угадай, чего?

Она говорит:

– Ну, чего?

Я говорю:

– Странная штука только что случилась.

– Ну?

– Ну, мимо моего окна только что упало человеческое тело. Голова сверху, и весь он выровнялся, он падал в воздухе. Упал прямо за окном.

Она говорит:

– Ай, херня.

Я говорю:

– Нет, нет, это правда случилось. Я не сочиняю.

Она говорит:

– Аххх, да ладно тебе, ты меня насмешить пытаешься. Это не смешно.

Я говорю:

– Я знаю, что не смешно. Слушай, я тебе вот что скажу. Ты просто сюда подойди, подойди к окну и голову высунь, и погляди вниз.

Она говорит:

– Ладно, иду.

Подошла, высунула голову в окно, и я услышал только:

– О боже всемогущий!

Она забежала в ванную и все блевала, блевала и блевала. А я лежал, я сидел там и говорил:

– Что я тебе сказал, детка, я ж тебе говорил.

И подошел к холодильнику, взял пиво. Мне стало лучше. Не знаю даже, с чего это мне полегчало. Может, оттого, что я оказался прав. В общем, я открыл пиво, сел и выпил его. А из окна я по-прежнему не выглядывал, потому что мне было скверно, да и все на этом.

[А. Д. Уайнанзу] [106] 22 февраля 1985 г

[…] О том, чтобы бросить работу в 50, я не знаю, что сказать. Свою мне пришлось. Все тело у меня болело, я рук больше поднять не мог. Если до меня кто-нибудь дотрагивался, от одного лишь этого касанья по мне всему бежали пены и прострелы мучений. Мне настал конец. Десятки лет меня колотили по телу и разуму. И у меня не было ни дайма за душой. Приходилось все пропивать, чтобы освободить ум от того, что происходило. Я решил, что уж лучше мне будет в трущобах. Я не шучу. Все подошло к шаткому концу. В мой последний день на работе какой-то парень отпустил замечание, когда я проходил мимо: «У этого старика кишка не тонка – бросать работу в его-то возрасте». А я не чувствовал, что у меня есть возраст. Просто годы прирастали и просирались.

Ага, я боялся. Боялся, что быть писателем у меня не получится, по деньгам. Квартплата, алименты ребенку. Еда – это не важно. Я просто пил и сидел за машинкой. Свой первый роман («Почтамт») я написал за 19 ночей. Пил пиво и скотч и сидел в одних трусах. Курил дешевые сигары и слушал радио. Я писал грязные рассказики для секс-журналов. На жилье этого хватало, а смирных и скучных вынуждало говорить: Он ненавидит женщин. Мои налоговые декларации за те первые годы показывают до смешного мало заработанных денег, но как-то я все же существовал. Появились поэтические читки, и я их ненавидел, но там было больше $$$. То был пьяный дикий туман времени, и мне как-то везло. И я все писал, писал и писал, я любил колотьбу печатки. За каждый день я сражался. И мне свезло с хорошими хозяином и хозяйкой квартиры. Он считали, что я чокнутый. Я спускался и пил с ними через вечер. У них хол-к был сплошь заставлен квартовыми бутылками «Пива Восточной стороны»[107]. Мы пили прямо из кварт, одну за другой до 4 утра, пели песни 20-х и 30-х. «Ты чокнутый, – все твердила мне хозяйка, – такую хорошую работу на почте бросил». «А еще с этой ненормальной ходишь. Ты же знаешь, что она чокнутая, правда?» – говорил хозяин.