21.1. Если желаешь духовного преуспевания,
21.2. По легкомыслию сердца, по нерадению о своих недостатках не чувствуем мы болезней души своей, но часто смеемся попусту, когда по правде надобно бы плакать. Нет подлинной свободы и истинной радости, кроме как в страхе Божием, с чистой совестью.
Счастлив, кто может отложить всякую помеху от рассеяния и привести себя к единству святого сокрушения. Счастлив, кто от себя отвергнет все, что может запятнать или обременить совесть. Борись мужественно: привычка привычкою побеждается. Если сумеешь оставить людей, они уже сами оставят тебя делать твое дело.
21.3. Не занимай себя заботами чужими и не вмешивайся в дела старших. Следи прежде всего за собой и более желай исправить себя, чем товарищей своих.
Если нет у тебя благоволения от людей, не печалься; но о том пусть будет печаль твоя, что сам ты себя не содержишь так исправно и осмотрительно, как бы прилично было жить служителю Божию и благочестивому монаху.
Часто полезнее бывает и безопаснее, чтоб не имел человек в здешней жизни многих утешений, особенно плотских; но прежде всего мы сами виноваты, что не имеем божественных утешений или редко чувствуем себя в благоговении, потому что не ищем сокрушения сердечного и не отвергаем утешений суетных и внешних.
21.4. Считай себя недостойным божественного утешения, а более достойным многих испытаний. Когда человек сокрушен совершенно, тогда целый мир тяжек ему и горек.
Добрый муж довольно находит предметов, о чем скорбеть и что оплакивать: себя ли рассматривает, о ближнем ли размышляет, – знает, что никто не может здесь жить без скорби, и чем строже о себе размышляет, тем глубже скорбит. Предмет истинной скорби и внутреннего сокрушения – грехи и пороки наши, которыми так мы лежим опутаны, что редко бываем в силах созерцать Небесное.
21.5. Когда бы чаще помышлял ты о смерти своей, чем о долгой жизни, без сомнения, исправлял бы себя ревностнее. И когда бы глубоко размышлял в сердце о предстоящих муках в аду или в чистилище [36]
, думаю, что охотнее терпел бы и труд, и болезнь, и никакой суровости не страшился бы. Но все это не приходит нам на сердце, любим еще мы прелести жизни: оттого и остаемся холодны и крайне ленивы.Часто от оскудения духа бедное тело так склонно бывает к жалобам. Молись же в смирении Господу, да даст тебе дух сокрушения, и взывай с пророком: «
Глава двадцать вторая
О жалком состоянии человеческом
22.1. Жалкий ты человек, где бы ни был и куда бы ни обратился, если не обратишь себя к Богу.
Что расстраиваешься оттого, что не удается тебе, чего хочешь и желаешь? Есть ли у кого-нибудь все, чего и как он хочет? Ни у меня нет, ни у тебя: нет ни у одного человека на земле. Нет человека в мире без какого-либо прискорбия или стеснения, хотя бы царь он был или Папа Римский. Есть ли такой, кому лучше, чем другому? Разве тот один, кто ради Бога умеет потерпеть что-либо.
22.2. Говорят многие скудоумные и малодушные: «Вот какая счастливая жизнь тому и тому человеку! Как богат он, как велик, как могуществен и влиятелен!» Но устремись к Небесным благам, и увидишь, что все то временное ничтожно; увидишь, как оно неверно и как тягостно, потому что нельзя никогда без беспокойства и без страха обладать им. Не в том счастье человеку, чтоб иметь все временное в изобилии: достаточно ему и немногого.
Поистине жалка жизнь на земле. Чем духовнее хочет быть человек, тем более горька становится ему здешняя жизнь. Чувствует он совершеннее, и оттого видит яснее болезни поврежденной человеческой природы. Есть, пить, бодрствовать, спать, отдыхать, работать и подлежать прочим нуждам природы – великое бедствие и огорчение благоговейному человеку, когда он хотел бы избавлен быть и свободен от всякого греха.
22.3. Сильно отягощен внутренний человек телесными нуждами в здешнем мире. Оттого-то и пророк благоговейно молит, чтобы дано было ему от них освободиться, и так взывает: