О поэтах и поэзии

Очень скоро, через год, Смеляков выпускает первый сборник «Работа и любовь» – и, согласно легенде, сам его набирает. Тогда с вертикальной мобильностью все обстояло неплохо. Очень скоро у него появляются два ближайших друга, которые на всю жизнь остались для него главными поэтами: Павел Васильев, с которым некого рядом поставить в тридцатые, – и Борис Корнилов, который по-человечески гораздо милей, но по масштабу Васильеву несколько уступал, а впрочем, если б дали ему развиться – мог оказаться со временем и лучше. О каждом из них следовало бы говорить отдельно, в рамках статьи о Смелякове можно сказать немногое: Васильеву одинаково удавались эпос и лирика, тяготел он к большой поэтической форме – во всей советской поэзии данные для ее масштабного реформирования были у него да у Леонида Мартынова, остальным, по-моему, не стоило и браться. Сельвинский на его фоне выглядит талантливым фокусником. Пастернак справедливо считал, что одарен Васильев был серьезней, чем Есенин, и талантом своим распоряжался лучше. Шаламов, правда, вспоминает, что у Васильева хватало черт по-человечески неприятных, особенно его жестокость и высокомерие вылезали в подпитии, – но автор «Прощания с друзьями» или «Стихотворений Мухана Башметова» вряд ли может быть хамом и садистом. (Хотя, что греха таить, знает история литературы и не такие перверсии). Корнилов был первым мужем Ольги Берггольц и отцом ее рано умершей дочери, замечательным лириком – в некотором смысле предтечей шестидесятников, не зря в шестидесятые сочиняли столько песен на его стихи, горько-иронические, снижавшие пафос в духе Слуцкого, Самойлова, Окуджавы, вообще фронтовиков и старших шестидесятников. Блистательным было это поколение начала тридцатых – тут и Александр Шевцов, и Ольга Берггольц, и Твардовский, и Сергей Чекмарев, и Николай Дементьев, и Маргарита Алигер, по всем проехался каток, некоторых задавил насмерть, некоторые выкарабкались. Смеляков был из самых талантливых и младших – он, кстати, ровесник Михалкова, вот полярные судьбы! В 1934 году его закономерно начали травить; вообще судьба этого поколения переломилась в 1932 году, когда прикрыли РАПП и все так ужасно радовались – ведь гнуснейшая была организация! Но в том и дело, что начинают всегда с гнуснейших, а добившись одобрения, укладывают под каток и всех остальных. И сначала упразднили лояльнейших и мерзейших, а потом согнали всех в писательский союз (куда Смелякова приняли одним из первых) и начали управлять, левой рукой раздавая дачи и квартиры в Лаврушинском, а правой придушивая, а то и отрывая головы.

В тогдашних стихах Смелякова не было никакой крамолы. Самым известным, вероятно, было стихотворение про Любку Фейгельман – молодую актрису, впоследствии известную под фамилией Руднева; нет в этом стихотворении никакой есенинщины и цыганщины, есть разве что признание, что студенты-комсомольцы слушают не советские песни, а «импортную грусть» Вертинского. Но Смелякова стали знать, даже сочинять песни на его стихи – об этом я знаю доподлинно, потому что некоторые его ранние стихи бабушка помнила с тех еще времен, и когда они собирались уже в семидесятые, то пели кое-что. Были у него, несмотря на все конструктивистское громыхание, человеческие интонации и та самоирония, которая была для поэтов этого поколения всего непростительнее.