О поэтах и поэзии

В марте 1935-го им вынесли приговор: три года лагерей. Следователь Павловский, о котором речь еще зайдет, приписал им создание «контрреволюционной группы». Смеляков отсидел два с половиной года в КОМИ АССР (Ухтпечлаг, Ухтинско-печорский исправительно-трудовой лагерь), в заключении ударно трудился и дорос до бригадира, так что вышел досрочно, осенью тридцать седьмого, в разгар ежовщины. Въезд в Москву ему был запрещен, но он самовольно и тайно сумел попасть на прием к секретарю Союза писателей Владимиру Ставскому (чей донос полгода спустя погубит Мандельштама); Ставский помог ему устроиться ответственным секретарем в газету «Дзержинец», в коммуну имени Дзержинского в Люберцах. Это тоже была, в общем, колония, но для малолетних. Смеляков сделал хорошую газету, сам много писал туда и два года спустя восстановился в Союзе писателей. Получил он разрешение жить в Москве и должность инструктора отдела сельской прозы – хотя ни к сельской жизни, ни к соответствующей прозе отношения не имел. Перед самой войной напечатал он, вероятно, самое известное свое стихотворение – «Если я заболею». Песню Визбора на эти стихи кто только не пел, включая Высоцкого, – этим подтверждается, что корни поэзии шестидесятников были именно в задавленном, толком не осуществившемся ренессансе тридцатых; Смеляков дожил до второй своей славы, но уже непоправимо изуродованным человеком.

2

Война его тоже сложилась крайне неудачно: в мае 1941 года его призвали в 521-й «рабочий батальон», фактически стройбат – туда попадали те, кто вышел из призывного возраста, и неблагонадежные. Направлен он был на строительство оборонительных сооружений под Медвежьегорском. В начале войны рабочий батальон был включен в 1-ю легкую стрелковую бригаду Карельского фронта. О дальнейшем Смеляков рассказывал так – опять в своих показаниях, которые я цитирую по статье Анатолия Белоконя «Три путешествия Ярослава Смелякова»: «Боеприпасы были, но мы их израсходовали. Винтовка у меня была, но ложе было разбито. Окопы были маленькие, ходов сообщения не было. В нас финны бросали гранаты, стреляли, кричали «рус, сдавайся». В окопе я был с рядовым по имени Павел. Фамилии его я не помню. Он москвич, был со мной в стройбате, но в другом подразделении. Было три выхода: идти на финнов с прикладом и погибнуть, сидеть в окопе и погибнуть или бежать в тыл, что тоже не спасало. Я поднял руку, вышел из окопа, поднял обе руки и сдался в плен. Винтовку оставил в окопе. Я не добровольно сдался в плен. Это была вынужденная сдача».

Он оказался в финском плену, где и пробыл до августа 1944 года. Тогда по договору с Финляндией все пленные, пожелавшие вернуться на Родину, были переданы СССР – и немедленно попали в фильтрационные лагеря. Смеляков оказался в Сталиногорске Тульской области, работал там в шахте и на многочасовых допросах доказывал, что не сотрудничал с врагом. Нашлись люди, подтвердившие, что в плену он пытался создать подпольную организацию. В 1947 году он вышел из фильтрационного лагеря, получил возможность навестить мать в Москве, устроился в «Сталиногорскую правду» и снова начал печататься как поэт. В 1948 году вышла его книга «Кремлевские ели». А 20 августа Смеляков, живший в Москве в коммуналке, был снова арестован – уже как «повторник»: их в те времена гребли практически поголовно. От него добивались признаний в добровольной сдаче финнам, показаний на коллег-писателей, уничтожили весь его архив, и получил он на этот раз 25 лет – максимум, который давали вместо отмененной смертной казни. Он не знал и знать не мог, что сидеть ему предстояло только до 1955 года – он вышел по амнистии, 19 августа. Реабилитации, однако, пришлось ему ждать еще 14 лет: полная реабилитация осуществилась только в 1969 году.

Последний срок он отсиживал в Инте, в особом лагере, вместе с Дунским и Фридом, в будущем знаменитыми советскими сценаристами. Он же был первым читателем их повести «Лучший из них», которую назвал лагерной Кармен. Фриду – я с ним говорил о Смелякове – он запомнился как человек невероятно одаренный, но совершенно отчаявшийся. Вернулся он в Москву с поэмой «Строгая любовь», произведением эпическим, строго идейным, вполне при этом искренним – у Смелякова не было счастливых воспоминаний, кроме конца двадцатых, кроме времени комсомольской, как это называлось, романтики. Тогдашние влюбленности, синяя блуза, «Живая газета», фабзавуч, поэтический дебют – только этими воспоминаниями он и спасался. В 1958 году его наградили Госпремией (недавно еще сталинской), и начался его недолгий ренессанс.

3