О положении вещей. Малая философия дизайна

Тем не менее это не дает нам достаточных оснований надеяться, что в будущем установится такая форма культуры, которой была бы свойственна большая степень ответственности. Но есть еще один момент, позволяющий нам смотреть вперед более оптимистичным взглядом. Предметы пользования – это препятствия, необходимые мне для дальнейшего продвижения, и, работая мне на пользу, они становятся переработанными. А переработанные предметы пользования суть предметы, в которых утрачен изначальный набросок, посредством которого они оказались брошены на моем пути. Они утратили наброшенную на них форму, деформировались, и поэтому их выбрасывают. Это основывается на втором законе термодинамики, согласно которому любая материя стремится к тому, чтобы утратить свойственное ей оформление (свою информацию). Этот же закон, пусть и не столь эффектно, можно применить и к нематериальным предметам пользования: они тоже стремятся к тому, чтобы в итоге превратиться в отбросы. Мы начинаем всё отчетливее осознавать бренность форм (и, как следствие, всякого оформления), поскольку отбросы постепенно становятся не меньшим препятствием на нашем пути, чем до этого были предметы пользования. Вопрос о свободе и ответственности (вопрос, заключающий в себе внутреннюю суть всякого оформления) встает не только при создании набросков будущих предметов пользования, но и при выбрасывании уже существующих. Возможно, осознание бренности всякой оформительской деятельности (в том числе и создания нематериальных набросков) выльется в адаптацию более сознательного подхода к оформлению в будущем – подхода, способствующего распространению культуры, в которой предметы пользования в меньшей степени являлись бы препятствиями и в большей степени воплощали бы в себе связь между людьми. Культуры, в которой было бы больше свободы.

Почему пишущие машинки так громко стучат? 1988

Ответ прост: стучащий механизм реализовать проще, чем механизм с плавными переходами. Даже если кажется, будто машина работает плавно, всё равно на самом деле она по природе своей работает прерывисто – что легко можно заметить по плохо функционирующим автомобилям или кинопроекторам. Но такого объяснения недостаточно. Ведь вопрос вовсе не в этом, а вот в чем: почему машины работают прерывисто? Ответ: потому что всё на свете прерывисто (и сам мир в том числе). Но заметить это можно, только если внимательно присмотреться. Пространство квантуется: еще Демокрит об этом догадывался, но доказать смог только Планк. Поэтому для описания мира лучше всего подходят числа, а не буквы. Его невозможно описать, можно только представить в форме числовых закономерностей. Поэтому числам стоило бы вырваться из последовательности буквенно-цифрового кода и обрести самостоятельное существование. Буквы склоняют нас к пустым разговорам о мире и должны быть отринуты как неподходящие для мира. Так в реальности и происходит. Из буквенно-цифрового кода числа переходят в новые коды (в частности, цифровые) и наполняют собой компьютеры. Буквы же, если хотят продолжить свое существование, вынуждены имитировать цифры. Поэтому пишущие машинки и стучат.

К этому, однако, стоит кое-что добавить. К примеру: то, что всё на свете прерывисто, выяснилось, только когда это самое всё принялись считать. А чтобы посчитать, разложили камешки (лат. «calculi») и присвоили каждому камешку номер. Возможно, на вывод, что весь мир представляет собой разрозненные частицы, повлияла наша техника счета? Может быть, это вовсе не наше открытие, а просто-напросто наша выдумка, и в мире мы видим то, что сами же в него и привнесли? Может быть, мир только потому кажется исчислимым, что мы подстраиваем его под придуманную нами систему? И это вовсе не числа подходят для описания мира, а мир мы адаптируем так, чтобы он подходил под наши числа? Не самые приятные предположения.

Предположения уже потому неприятные, что из них проистекает следующее: на данный момент весь мир представляет собой разрозненные частицы, потому что таким образом мы подстраиваем его под придуманную нами систему счета. Однако ранее (как минимум со времен греческих философов) мир описывался с помощью букв. Таким образом, мир должен был подчиняться законам заданного научного дискурса, то есть законам логики, а не математики. И действительно, еще Гегель полагал, что всё в мире логично, хотя нам это сейчас кажется просто немыслимым. На наш сегодняшний взгляд, дело обстоит с точностью до наоборот: всё на свете проистекает из абсурдных случайностей, которые поддаются исчислению с помощью теории вероятности. Всё дело в том, что Гегель мыслил буквами (то есть в русле диалектического дискурса), а мы мыслим числами (производим отрывочные данные).