Нет ничего проще, чем свести это невиданное доселе явление до уровня банальности. Портативное радио – это продукт западной прикладной науки, но дизайн его – японский. Такое уже не раз бывало. К примеру, китайский фарфор производили по английскому дизайну. Возможно, элементы дальневосточной культуры проникли на Запад еще во времена Римской империи, а в Китай – наоборот, элементы культуры эллинистической. Не говоря уже о монгольских драконах в архитектурном оформлении готических соборов или об александрийских шлемах на головах богов в Ангкор-Вате. Дизайн следует не за функцией, а за торговцами, пересекающими моря или бредущими по караванным дорогам. Не нужно поминать ни Будду, ни Христа, чтобы уразуметь себе, как возникло японское портативное радио. Достаточно просто вспомнить о том, как открывались японские порты для американской торговли, или о промышленном шпионаже японцев в Европе в межвоенный период. И всё же: сводя явление до подобного рода банальностей, чувствуешь, будто упускаешь его суть. Или уместнее сравнивать тойоты, заполонившие немецкие автобаны, не с конкурирующей маркой «Фиат», а с нашествием Золотой Орды?
Созданное японцами портативное радио вовсе не стремится облечь достижения западной прикладной науки в восточную форму. Напротив, перед нами синтез, в пределах которого обе составляющие стремятся нагнать и перегнать друг друга. Если задуматься, это просто потрясающе. Западная наука обязана своим развитием той теоретической дистанции, что возникает, стоит только занять скептическую или критическую позицию по отношению к явлениям окружающего мира. На Востоке форма обязана своим возникновением весьма конкретному, крайне специфическому переживанию, благодаря которому стирается грань между человеком и миром. Между научной теорией и конкретным переживанием неразрывного единства и зияет та самая пропасть, о которой шла речь. Однако удалось ли японскому портативному радио на самом деле стать воплощением синтеза западной науки и восточной формы? Удалось ли с его помощью соединить ботанику с икебаной, баллистику со стрельбой из лука, шахматы с игрой в го? Ведь именно это следовало бы из нашего предположения, что в случае с портативным радио мы не просто применили японский дизайн к уже существующему приемнику, но дали дизайну возможность произрасти из него.
Возможно, удастся ближе подойти к разрешению этой значимой для будущего проблемы, если попытаться противопоставить западному понятию «дизайн» представления, господствующие на Дальнем Востоке. С нашей точки зрения дизайн часто понимается как придание формы бесформенной массе. Форму («eideia») можно постичь взглядом теоретика: к примеру, теоретически постижимо, что треугольник – это форма, сумма углов которой равна 180°. Стало быть, берется данное теоретическое постижение и применяется к чему-то бесформенному – и получается, скажем, пирамида, созданная по нашему «дизайну». Однако при этом приходится смириться с тем, что сумма углов у того, что у нас в результате получилось, уже не будет в точности равняться 180°. Никакой дизайн не может быть «идеальным», не может в точности совпадать со своей теоретической моделью. Это наша, западная постановка проблемы дизайна, и можно с уверенностью сказать, что в восточном понимании ее не существует. Мы можем наблюдать, как в руках восточных людей возникают формы – будь то знаки, начерченные кистью по бумаге, бумажные цветы или просто-напросто форма жеста поднесения чая к губам. И здесь суть не в том, чтобы перенести идею на некую аморфную субстанцию, но скорее в том, чтобы дать объемлющей форме возникнуть из самого себя и окружающего мира. Тогда в восточном понимании «дизайном» являлось бы то самое погружение Себя в Не-Я (например, в бумагу, кисточку и краску), благодаря которому только и формируется Я (к примеру, в форме начертанного знака).
Из этого следует, что если на Западе дизайн является свидетельством вмешательства человека в устройство мира, то на Востоке дизайн – это то, каким способом человек приподнимается над миром, чтобы почувствовать его, испытать переживание. Если обратиться к понятию