О праве войны и мира

VIII. 1. Обман, состоящий в положительном действии, если он осуществляется с помощью проступков, называется притворством, а если же на словах, то - ложью. Некоторые между этими двумя вещами проводят различие: по их мнению, слова представляют собой естественные знаки мыслей, действия же - не только знаки. Однако правильно другое: слова по самой природе и независимо от человеческой воли. например, при ощущении боли не означают ничего, кроме смутных и нечленораздельных звуков, которым более подходит название самого действия, чем речи. Что же касается того положения, что отличие природы человека от прочих животных составляет способность выражать другим понятия своей души и что для этой цели изобретены слова, то оно верно, но с добавлением, чтo такое сообщение мыслей возможно не только с помощью одних слов, но и наклонением головы14, как у немых (L. Labeo в ult. D. de sup, lega’ta). Движение головой имеет нечто общее с самим предметом мысли по природе или же приобретает значение только путем произвольного установления. С кивками головой сходны такие знаки, которые означают нечленораздельные звуки речи, как говорит юрист Павел (L, Non figura. D. de obi. et act.)15, но самые вещи вследствие какого-нибудь соглашения, как иероглифы, или же чисто произвольно, как у китайцев.

2. Здесь, следовательно, необходимо проводить иного рода различение, подобное тому, какое мы проводили во избежание двусмыслицы в словах “право народов”. Ибо мы сказали, что правом народов называется и то, что принято отдельными народами без взаимного обязательства, и то, что включает в себя взаимное обязательство.

Очевидно, как слова, так и жесты и другие указанные знаки изобретены для обязательного взаимного обозначения некоторых предметов, по выражению Аристотеля - “по взаимному соглашению” (“О толковании”, гл. 4); иначе обстоит дело с прочими вещами. Прочими вещами можно пользоваться, если даже мы предвидим, что другая сторона составит неправильное мнение16. Я говорю о внутренней сущности, а не о чем-либо привходящем.

Необходимо привести пример обмана, от которого не последовало никакого вреда17 и такой пример, когда самый вред независимо от предположения обмана был дозволен.

3. Пример первого рода встречаем в лице Христа, который по пути в Эммаус перед своими спутниками “сделал вид”, что хочет идти далее (евангелие от Луки, XXIV, 28); если только мы не предпочтем думать, что он действительно хотел идти далее, но был, однако, удержан настойчивыми просьбами. Подобно этому говорится, что бог хотел многого, из чего не все сбылось; и в другом месте указывается, что Христос намеревался опередить апостолов, плывших по морю в лодке, коль скоро, повидимому, он не был бы настойчиво приглашен взойти в лодку (евангелие от Марка, VI, 48).

Другой пример можно найти у апостола Павла, который совершил обрезание над Тимофеем, прекрасно сознавая, что иудеи это воспримут за признак сохранения силы для потомства Израиля, уже отмененного к тому времени предписания об обрезании, как если бы оно исходило от самих Павла и Тимофея; в действительности же Павел не ставил себе подобной Цели, но хотел лишь облегчить себе и Тимофею возможность более близкого общения с иудеями (Деяния св. ап. XVI, 3). Обрезание, поскольку предписание о нем закона божия было отменено, уже более не составляло обязанности в силу установления; но проистекавшее от ошибки временное зло, которое следовало немедленно устранить, было не столь велико, сколь было значительно то добро, которое преследовал апостол Павел а именно - распространение евангельской истины.

Подобного рода притворство отцы греческой церкви часто именуют “предусмотрительностью“18. Об этом имеется отличное изречение Климента Александрийского, который, толкуя о добром муже, говорит: “Пусть он делает ради блага ближнего то, что не стал бы делать иначе добровольно и по первоначальному намерению”. Так было во время войны римлян, когда они выбросили хлеб на передовые позиции противника, чтобы тот не думал, что их угнетает голод (Ливии, V).

4. Примером второго рода обмана может служить притворное бегство, произведенное по приказу Иисуса Навина его воинами в целях захвата Хайя (Иисус Навин, VIII; Сильвестр, на слово “война”, ч. I, 9); это нередко делалось и по приказу других вождей. Здесь самое бегство не имеет никакого условного значения; однако проистекающий отсюда вред мы считаем дозволенным согласно военной справедливости. Хотя враг принимает бегство за проявление страха, враждебная сторона не обязана его в этом разуверить, располагая свободой двигаться в любом направлении, с большей или меньшей быстротой, сохраняя тот или иной вид и внешность.

Туда же следует отнести образ действий тех, о ком можно прочесть в разных местах, как они пользовались вооружением, знаками, одеянием и знаменами врагов.

5. Всем этим кто угодно может пользоваться по произволу, даже вопреки обычаю, поскольку тут самый обычай возникает из произвола отдельных лиц, а не из какого-либо общего согласия; подобный обычай никого не обязывает.