О Пушкине, o Пастернаке

Послушай: отобедаем мы вместе / В трактире Золотого Льва. — «Золотой лев» (франц. Lion d’ or; англ. Golden Lion; нем. Goldene Löwe) — распространенное название трактиров, гостиниц и кабачков по всей Западной Европе. В путеводителях и путевых очерках пушкинского времени значится в общей сложности более ста заведений с таким названием в разных городах Франции, Англии, Германии, Швейцарии, Италии, Австрии, Бельгии, Голландии. Сюжет по крайней мере двух французских пьес — «комедии-пословицы» Кармонтеля «Красная Роза» («La Rose rouge»; см.: Carmontelle 1822: 260–278) и водевиля группы авторов «Два льва» («Les deux lions»; Barré 1810) — строится вокруг трактира «Золотой лев»; герой поэмы Гете «Германн и Доротея» — сын хозяев одноименной гостиницы. О популярности этого названия во Франции свидетельствует тот факт, что фраза «C’est l’ hôtel de lion d’ or» с переводом: «Это гостиный двор с гербом золотого льва» была включена в русско-французский разговорник, выпущенный в 1816 году для облегчения общения между парижанами и заполонившими город русскими солдатами и офицерами (Harmonière 1816: 70). Характерно, что французский переводчик романа Вальтера Скотта «Роб Рой» добавил отсутствующее в оригинале определение «Золотой» к названию трактира «Лев», чтобы подчеркнуть его тривиальность: «…je ne manquois jamais d’ accepter l’ hospitalité du dimanche, soit qu’elle me fût offerte à l’ Ours blanc, au Lion d’ or ou au Grand Cerf» (Scott 1822: 69; перевод: «…я никогда не премину воспользоваться воскресным гостеприимством, где бы мне его ни оказывали — в „Белом медведе“, „Золотом льве“ или „Большом олене“»). Пушкин мог подхватить название во множестве источников, включая и «Письма русского путешественника» Карамзина, где упомянут «Золотой лев», лучший трактир Лозанны. «Мне хотелось остановиться в трактире Золотого Льва, — пишет Карамзин, — но на стук мой отвечали так: tout est plein, Monsieur! tout est plein! (все занято, государь мой, все занято!)» (Карамзин 1984: 147). В этом же трактире останавливался А. И. Тургенев во время пребывания в Лозанне в 1827 году (Тургенев 1872: 176). Распространенность названия «Золотой Лев» заставляет с очень большим скептицизмом отнестись к попыткам произвольно приписать ему то или иное символическое значение, связанное с масонскими ритуалами, солярными мифами и разнообразной львиной топикой в религии, алхимии, фольклоре и литературе (см.: Kerner 1962: 744–746; Фаустов 2000: 142; Иваницкий 1998: 132–133; Борисова 2000; Иваницкий 2008: 145, 369–370). Скорее, верна догадка В. А. Францева, писавшего: «Пушкин ввел это название весьма удачно для придания сцене местного колорита, словно подсмотрел и извлек его из литературных произведений» (Францев 1931: 328–329).

Нет! не могу противиться я доле / Судьбе моей: я избран, чтоб его / Остановить… — Д. Д. Благой указал на параллель к этим словам в монологе Людовико Сфорца, завершающем первую сцену одноименной драмы в стихах («Ludovico Sforza», 1819) английского поэта Барри Корнуола: «I’m borne upon the wings of fate to do / Some serious act <…> and will / Not quarrel with my destiny» (Cornwall 1822: I, 26; Благой 1931: 181, примеч.; перевод: «Крылья судьбы несут меня к совершению важного дела, <…> и я не стану спорить с моим жребием»). Не самая близкая перекличка усиливается параллелизмом ситуаций: Сфорца у Корнуола принимает решение отравить своего племянника Галеаццо, чтобы занять его место на троне Милана и в сердце его жены, красавицы Изабеллы (см. в преамбуле к коммент.).

…не то, мы все погибли, / Мы все, жрецы, служители музыки… — М. П. Алексеев, вслед за немецким музыковедом XIX века Людвигом Нолем, безосновательно приписал историческому Сальери апокрифический отклик «одного небезызвестного венского музыканта» на смерть Моцарта: «Конечно, жаль такого великого гения, но благо нам, что он умер. Живи он дольше, наши композиции перестали бы приносить нам кусок хлеба» (Алексеев 1935: 526–527; Nohl 1880: 274, 399). Эти слова были впервые приведены Нимечеком во втором, расширенном издании его биографии Моцарта, а затем воспроизведены в книге Ниссена (Niemetschek 1808: 81; Nissen 1828: 645–646; Пушкин 1999: VII, 804). Еще одним безобидным анекдотом на ту же тему Нимечек закончил свою книгу: «Старый итальянец, импрессарио одного оперного театра в Германии, у которого, видимо, стали плохо идти дела после возвышения Моцарта, поскольку ни одна опера других композиторов, особенно иностранных, больше не пользовалась успехом, обычно тяжело вздыхает, когда видит в репертуаре какую-то оперу Моцарта, и горестно восклицает: „Он моя погибель“ [„Der ist mein Unglüd“]» (Niemtschek 1798: 94; Niemtschek 1808: 118).