О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Нам доводилось беседовать подолгу со многими из людей, близко знавших Пушкина. Некоторые из них в своих рассказах не скрывали личных недостатков его, но решительно никто, даже и граф М. А. Корф (изобразивший его в особой записке с самой неприглядной стороны) не мог говорить о нём без увлечения и не был чужд художественного и умственного обаяния, которое производил этот человек не одними своими произведениями, но ещё более своею беседою, в особенности с дамами (которые называли его, как позднее Тютчева, irrésistible, неодолимый). То, что от него осталось, не выражало собою и малой доли того обилия дарований, которыми он был полон. Брат его Лев Сергеевич уверял, что его разговор, в минуту одушевления, стоил целой лучшей его поэмы. Покойный друг его П. В. Нащокин († 1854) говаривал, что поприще словесное было для Пушкина лишь случайностью, что если бы судьба велела ему быть воином или отвела ему на долю какую-либо другую деятельность, он везде оставил бы по себе след своего гения. Действительно, Пушкин представляет собою удивительное это соединение пламенного Юга со здравою рассудительностью северянина: в нём и пыл воображения и великороссийская смётка, и западноевропейское просвещение, и верность простонародной старине. Эта последняя черта с годами развивалась в нём всё более и более. В частных беседах иногда он даже увлекался до исключительного предпочтения всего русского привозному. Друзья его князь Вяземский и А. И. Тургенев часто спорили с ним по этому поводу, а последний говаривал ему: «Милый, да съездил бы ты хоть в Штетин!»[586] Но Пушкин, некогда желавший побывать в чужих краях, собиравшийся даже ехать в Китай, в последние месяцы жизни своей думал, как бы перебраться ему со всею семьёю в Псковскую деревню, которая в 1836 году, по кончине его матери, досталась ему в наследство. Он вздыхал по своему Михайловскому, куда некогда его сослали из Одессы. В тогдашних произведениях его можно указать несколько мест, которые свидетельствуют об этой тоске по деревне и о желании выпутаться из тяжких условий разорительной петербургской жизни.

Прошлою осенью в Ревеле удалось нам встретить (в списке) пушкинское осмистишие, написанное под этим настроением. Вновь приводим его, с дополнением, полученным недавно от того же источника.

Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит.
Летят за днями дни, и каждый день уносит
Частицу бытия; а мы с тобой вдвоём
Располагаем жить. И глядь, всё прах: умрём!

На свете счастья нет, а есть покой и воля.

Давно завидная мечтается мне доля.
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег.

Вслед за этим в пушкинской рукописи читаем:

Юность не имеет нужды в at home[587], зрелый возраст ужасается своего уединения. Блажен, кто находит подругу: тогда удались он домой. О скоро ли перенесу я свои пенаты в деревню? Поля, сад, крестьяне, книги, труды поэтические, семья, любовь etc. Религия, смерть.

А после этого наброска Пушкин писал, переносясь мыслью к жизни в Михайловском, за двенадцать лет перед тем:

И берег Сороти отлогий,
И полосатые холмы,
И в роще скрытые дороги,
И дом, где пировали мы,—
Приют, сияньем Муз одетый,
Младым Языковым воспетый;
Когда из капища наук
Явился он в наш сельский круг,
И Нимфы Сороти прославил,
И оглашал поля кругом
Очаровательным стихом.
Но там и я свой след оставил
И ветру в дар на тёмну ель
Повесил звонкую свирель.

Конечно, в печати Пушкин бы оставил 9-й стих и не назвал бы Дерпта «капищем наук», но в целом нам дороги и эти не вполне настроенные звуки задушевной лиры, этот родной как бы загробный голос великого поэта, зовущий нас домой, в русскую деревню.

Примечания

«РА». 1887. № 1. С. 146—148.

Из записной книжки

Пушкин говорил М. А. Максимовичу, что князю Юсупову хотелось от него стихов и затем только он угощал его в Архангельском.— «Но ведь вы его изобразили пустым человеком».— «Ничего, не догадается!» Пушкин смеялся над Полевым, который в известном послании «К Вельможе» видел низкопоклонство.

Известное пушкинское четверостишие княгине Радзивил (урожд. княжне Урусовой): «Не веровал я» и пр. оказывается подражанием Вольтеру. В 1759 году посетил Вольтера пастор Верн (Vernes) с женою, для которой Вольтер сочинил следующие стихи: