О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Историк, литератор, издатель журналов «Московский вестник» и «Москвитянин» М. П. Погодин поддерживал дружественные и деловые отношения с Пушкиным, особенно в конце 1820-х гг.

Ф. Н. Глинка

Удаление А. С. Пушкина из С.-Петербурга в 1820 году

Когда средь оргий жизни шумной
Меня постигнул остракизм,
Увидел я толпы безумной
Презренный, робкий эгоизм.

Без слёз оставил я с досадой

Венки пиров и блеск Афин;
Но голос твой мне был наградой,
Великодушный гражданин!

Пускай Судьба определила

Гоненье грозное мне вновь.
Пускай мне Дружба изменила,
Как изменяла мне Любовь,—

В моём изгнаньи позабуду

Несправедливость их обид:
Они ничтожны, если буду
Тобой оправдан, Аристид!..

Так писал А. С. Пушкин из степей Новороссийских в С.-Петербург к Ф. Н. Глинке, отзываясь на поэтическое приветствие сего последнего, напечатанное вскоре после непроизвольного отъезда Пушкина из северной столицы (С. Отечества 1820 г. сент. № 38)[898]. Стихи эти недавно читаны были Н. В. Путятою в торжественном Собрании Общества люб. Росс. словесности, на 50-летнем юбилее литературной деятельности кн. П. А. Вяземского и Ф. Н. Глинки. Тогда же, и по этому поводу, мы позволили себе обратиться к Ф. Н. Глинке за ближайшими разъяснениями его дружеских сношений с Пушкиным. Ф. Н. Глинка почтил нас письмом, из которого приводятся нижеследующие строки. Приносим глубокую благодарность заслуженному и маститому ветерану нашей словесности. Другие подробности об удалении Пушкина из Петербурга можно найти в нашей книжке: «Пушкин в Южной России». М., 1862, стр. 1—13.

П. Б.

Познакомившись и сойдясь с Пушкиным с самого выпуска его из Лицея, я очень его любил как Пушкина и уважал как в высшей степени талантливого поэта. Кажется, и он это чувствовал и потому дозволял мне говорить ему прямо на прямо насчёт тогдашней его разгульной жизни. Мне удалось даже отвести его от одной дуэли. Но это постороннее: приступаю к делу. Раз утром выхожу я из своей квартиры (на Театральной площади)[899] и вижу Пушкина, идущего мне навстречу. Он был, как и всегда, бодр и свеж, но обычная (по крайней мере при встречах со мною) улыбка не играла на его лице и лёгкий оттенок бледности замечался на щеках. «Я к вам».— «А я от себя!» И мы пошли вдоль площади. Пушкин заговорил первый: «Я шёл к вам посоветоваться. Вот видите: слух о моих и не моих (под моим именем) пиесах, разбежавшихся по рукам, дошёл до правительства. Вчера, когда я возвратился поздно домой, мой старый дядька объявил, что приходил в квартиру какой-то неизвестный человек и давал ему пятьдесят рублей, прося дать ему на прочтение мои сочинения, уверяя, что скоро принесёт их назад. Но мой верный старик не согласился, а я взял да и сжёг все мои бумаги». При этом рассказе я тотчас узнал Ф<огеля> с его проделками[900]. «Теперь,— продолжал Пушкин, немного озабоченный,— меня требуют к Милорадовичу! Я знаю его по публике, но не знаю, как и что будет и с чего с ним взяться?.. Вот я и шёл посоветоваться с вами…» Мы остановились и обсуждали дело со всех сторон. В заключение я сказал ему: «Идите прямо к Милорадовичу, не смущаясь и без всякого опасения. Он не поэт, но в душе и рыцарских его выходках — у него много романтизма и поэзии: его не понимают! Идите и положитесь безусловно на благородство его души: он не употребит во зло вашей доверенности». Тут, ещё поговорив немного, мы расстались: Пушкин пошёл к Милорадовичу, а мне путь лежал в другое место.