О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Фельдъегерь внезапно извлёк меня из моего непроизвольного уединения, привёз по почте в Москву, прямо в Кремль, и всего в пыли ввёл меня в кабинет императора, который сказал мне: «А, здравствуй, Пушкин, доволен ли ты, что возвращён?» Я отвечал, как следовало в подобном случае. Император долго беседовал со мною и спросил меня: «Пушкин, если бы ты был в Петербурге, принял ли бы ты участие в 14-м декабре?» — «Неизбежно, государь; все мои друзья были в заговоре, и я был бы в невозможности отстать от них. Одно отсутствие спасло меня, и я благодарю за это Небо».— «Ты довольно шалил,— возразил император,— надеюсь, что теперь ты образумишься и что размолвки у нас вперёд не будет. Присылай всё, что напишешь, ко мне; отныне я буду твоим цензором».

Рассказано им же.

Ко мне приходит толстый немец и кланяясь говорит: «У меня к вам просьба, сделайте милость, не откажите!» — «Охотно исполню, если только могу».— «Позвольте мне украсить моё изделие вашими стихами».— «Много для меня чести; но что за изделие и какие стихи?» — «У меня приготовляется превосходная вакса для сапогов, и если позволите, на баночках я поставлю:

Светлее дня, чернее ночи»[907]

.

Примечания

«РА». 1867. № 11. Стб. 1065—1068.

Об А. Г. Хомутовой, её Записках и знакомстве с Пушкиным см.: Эйдельман Н. Пушкин: Из биографии и творчества.— М., 1987.— С. 26—29. 

Из писем П. А. Вяземского к П. И. Бартеневу

1867, 22 февраля.

…Вы не только издаёте архив, но Вы и сами архив во плоти и в духе. (…)

Когда писал своего ф. Визина, никаких подготовительных материалов не было. Благодаря досугу, который даровал мне не споспешествующий мне Бог, а даровала мне свирепствующая в Москве холера, и благодаря остафьевской библиотеке, я прочитал несколько сот книг, чтобы немножко расширить круг действия своего, пользовался малоизвестными тогда рукописями, переписками — и так далее. Тут немудрено было и обмолвиться и дать промахи. Не с кем было проверить сказанное и негде было христорадствовать. Тогда все ещё более моего нищенствовали. Помню, когда холера начала уже спадать, зимою Пушкин приехал к нам в Остафьево. Я прочёл ему несколько глав труда своего. Главою о театре был он очень доволен. Но бранил меня за то, что я излишне хвалю французских энциклопедистов. В нём иногда прорывалось это чувство, которое грешно назвать патриотизмом, а более сбивается за фарисеизм. Это чувство ныне ещё более опошлилось. Разумеется, Пушкин сердился за то, что я сердился на ф. Визина, говорившего с крайним неуважением о том, что нашёл он в Европе. Однажды Пушкин тоже в этом роде фонвизинствовал. «Да съезди, милый мой, хоть в Любек», прервал его Тургенев. Разумеется, этим и общим хохотом, над которым раздавался звонкий хохот Пушкина, прервались и все прения.

Приписка: Пушкина вспомнил я потому, что ему одному случалось мне прочесть кое-что из ф. Визина. После в продолжении многих лет рукопись моя пролежала под спудом[908].

1868 30 августа, Царское Село.

…Соболевский писал мне, что он Вам передал статью Мериме о Пушкине[909]. Если Вы её переведёте, чего она в самом деле стоит, то также пришлите мне её. Могу сделать к ней некоторые отметки.

1868, 27 сентября, Царское Село.

…Стихи Пушкина, обыкновенно приписываемые к моему портрету, стали мне известны только в печати. Но никогда о них ни я ему, ни он мне не говорил[910]. Ближе к делу можно применить ко мне стихи его в Онегине:

У скучной тётки Таню встретя
К ней как-то В… подсел и пр.[911]

Далее проглядывает тут и парик Дмитриева: Это полный и живой Tableau de genre[912].

1872 г., 6 марта, Спб.

…Полагаю, что Соболевский немножко драматизировал анекдот о Пушкине[913]. Во-первых, невероятно, чтобы он имел эти стихи в кармане своём, а во-вторых, я видел Пушкина вскоре после представления его Государю и он ничего не сказал мне о своём испуге. Нечто подобное случилось с Дмитриевым. Он мне рассказывал, что когда он взят был под арест при императоре Павле, у него была в кармане книга Михаивеля о тирании. Тут было чему испугаться, но по счастью Архаров до книги не добрался. Кажется, этой подробности в записках его нет. Очень прошу прислать мне на просмотр строки Ваши, которые будут служить введением к бумагам Пушкина. <...>

Спор о Мицкевиче можно так разрешить: он точно имел сочувствие к Русским, но, как Поляк, не любил России, которая уничтожила Польшу. В стихах своих о памятнике Петра Великого он приписывает Пушкину слова, мною произнесённые, впрочем, в присутствии Пушкина, когда мы втроём шли по площади. И хорошо он сделал, что вместо меня выставил Пушкина. Оно выходит поэтичнее[914].

1872 г., 9 марта.