О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Слава молодого поэта быстро распространялась, и уже не в отдельных только кружках, но по всему городу. «От великолепнейшего салона вельмож до самой нецеремонной пирушки офицеров,— свидетельствует П. А. Плетнёв,— везде принимали его с восхищением, питая и собственную и его суетность этою славою, которая так неотступно следовала за каждым его шагом»[284]. Люди читающие увлечены были прелестью его поэтического дарования; другие наперерыв повторяли его остроты и эпиграммы, рассказывали его шалости. Между тем сам он беспечно расточал богатство души своей. Брат его, Лев Сергеевич, в своей, к сожалению, столь краткой о нём записке[285], говорит, что «его поочерёдно влекли к себе то большой свет, то шумные пиры, то закулисные тайны». Сим последим некоторое время жертвовал он большею частью своего досуга. Особенно занимали его балетные спектакли, и шесть блестящих строф в первой главе Онегина свидетельствуют о тогдашней страсти его к театру, и о том, как пленяла его славная Истомина. Впоследствии, живя в Кишинёве, он требовал от брата известий о театре. «Пиши мне,— говорит он в письме от 30-го января 1823 г.,— о Дидло, об Черкешенке Истоминой, за которой когда-то я волочился подобно Кавказскому Пленнику». Доступ к закулисным тайнам был ему открыт, между прочим, по знакомству с директором Петербургского театра кн. А. А. Шаховским. Литературная вражда сего последнего с членами Арзамасского общества в то время уже затихла, и так как она никогда не переходила во вражду личную, то Пушкину не представлялось никаких затруднений сблизиться с знаменитым комиком. Их познакомил общий приятель, П. А. Катенин, сохранивший в Записках своих разговор, бывший у него с Пушкиным, когда они оба возвращались ночью в санях от кн. Шаховского. «Savez-vous,— сказал Пушкин,— qu’il est très bon homme au fond? Jamais je ne croirai qu’il ait voulu nuire sérieusement à Ozerow, ni a qui quece soit».— «Vous l’avez cru pourtant,— отвечал Катенин.— Vous l’avez éncrit et publié; voila le mal».— «Heureusement,— возразил Пушкин,— personne n’a lu ce barbouillage d’écolier; pensez vous qu’il en sache quelque chose?» — «Non; car il ne m’en a jamais parlé».— «Tant mieux, laisons comme lui, et n’en parlons jamais»[286]. Пушкин очень был доволен новым знакомством и впоследствии писал к Катенину, упоминая об одном месте из Андромахи, сочинении сего последнего: «Оно мне живо напомнило один из лучших вечеров моей жизни; помнишь?.. на чердаке кн. Шаховского»[287].

Дружба Пушкина с Катениным началась с того, что первый пришёл к последнему и, подавая ему свою трость, сказал: «Я пришёл к вам, как Диоген к Антисфену: побей — но выучи!» — «Учёного учить — портить!» — отвечал ему Катенин[288].

Павел Александрович Катенин служил тогда капитаном в Преображенском полку, и в предшествовавшие войны участвовал во многих сражениях. Но ещё гораздо раньше, занимая какую-то должность в министерстве народного просвещения, он страстно полюбил науки и словесность. В тогдашнем обществе и между писателями того времени он был явлением весьма замечательным, по необыкновенной начитанности и огромному запасу разнообразных сведений, которыми он удивлял всех своих знакомых и которые раскрыл, между прочим, позднее, в статьях своих о теории словесности, помещавшихся в Литературной Газете Дельвига 1830 г. Оттого Катенин отличался редкою самостоятельностью и твёрдостию в суждениях, и мы думаем, что не столько таланты его, как писателя, сколько упомянутые качества привлекали к нему Пушкина, умевшего даже и во время буйной своей молодости ценить и любить настоящие достоинства в людях. Катенин был старше Пушкина 7 годами. Пушкин верил его суждениям и нередко подчинялся им. «Ты отучил меня от односторонности в литературных мнениях, а односторонность есть пагуба мысли»,— писал к нему впоследствии Пушкин. Говорят даже, что и в обращении и ухватках у них было что-то общее. Влияние Катенина на Пушкина относится именно к этому времени. Впоследствии они уже не могли часто видаться, будучи разлучены разными обстоятельствами жизни. Но Пушкин до конца сохранял неизменное уважение к литературным его приговорам[289].