О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Переписка, более или менее непрерывная, поддерживалась, кажется, только с братом. К сожалению, и она дошла, по крайней мере до нас, не вполне; во-первых, мы не имеем ответных писем брата, во-вторых, самые письма Александра Сергеевича, очевидно, не все уцелели[460]. Лев Сергеевич, не кончив курса в пансионе при педагогическом институте, проживал в Петербурге в доме родителей, не имея определённых занятий и не торопясь поступать на службу. В 1822 году, о котором у нас теперь идёт речь, ему было всего 16 лет. Он был очень похож на брата и лицом и отчасти нравом. Приятели Пушкина любили его: он им живо напоминал ссыльного поэта. К тому же он имел родовую наклонность к занятиям словесностью. Таким образом Лев Сергеевич прямо с ученической скамейки вступил в кружок друзей своего брата. Пушкин покинул его в Петербурге ещё совсем мальчиком и долгое время потом сохранял в отношении к нему нежное и в то же время покровительственное чувство старшего брата. В воспоминаниях о Петербурге он занимал у него первое место, и мы видели, как он заботливо поручает его Дельвигу. Переписываться с ним, знать о нём было для него потребностью сердца. Выше приведено письмо его к брату с рассказом о путешествии и другое, французское, с наставлениями, как вести себя в свете. От 1821 года уцелело только одно письмо (27 июля), из которого два отрывка, с вопросами о новостях словесности и с поручением к Всеволожскому, также приведены выше. «Здравствуй, Лев,— пишет он ему,— не благодарю тебя за письмо твоё, потому что ты мне дельного ничего не говоришь: я называю дельным всё, что касается до тебя. Пиши ко мне покаместь (sic) я ещё в Кишинёве. Я тебе буду отвечать со всевозможной болтливостью… Скажи ему (Всеволожскому), что я люблю его, что он забыл меня, что я помню вечера его, любезность его. V. С. Р. его, L. D. его, Овошникову его, лампу его и всё елико друга моего[461]. Поцелуй, если увидишь, Юрьева и Мансурова, пожелай здравия Калмыку и напиши мне обо всём». Эти поручения ввели Льва Сергеевича в общество Зелёной Лампы и познакомили со всеми его шалостями. «Пришли мне Тавриду Боброва»,— заключает Пушкин. Таврида или мой летний день в Таврическом Херсонесе — старинная поэма, сочинение Семёна Боброва (Николаев. 1798). Пушкину захотелось взглянуть на неё: он тогда занят был своим Бахчисарайским Фонтаном.

От 1822 года сохранилось четыре письма к брату. «Сперва хочу с тобою побраниться,— пишет Пушкин 24 января,— как тебе не стыдно, мой милый, писать полурусское, полуфранцузское письмо, ты не московская кузина; во-вторых, письма твои слишком коротки: ты или не хочешь, или не можешь мне говорить открыто обо всём. Жалею: болтливость братской дружбы была бы мне большим утешением. Представь себе, что до моей пустыне (sic) не доходит ни один дружеский голос, что друзья мои как нарочно решились оправдать мою элегическую мизантропию,— и это состояние несносно. Письмо, где говорил я тебе о Тавриде, не дошло до тебя, это меня бесит. Я давал тебе несколько препоручений самых важных в отношении ко мне, чёрт с ними; постараюсь сам быть у вас на несколько дней, тогда дела пойдут иначе». Далее говорится о посылке Кавказского Пленника Гречу, что приведено у нас выше. «Спроси Дельвига, здоров ли он,— продолжает Пушкин,— всё ли, слава Богу, пьёт и кушает; каково нашёл мои стихи к нему и пр. О прочих дошли до меня тёмные известия. Посылаю тебе мои стихи, напечатай их в Сыне (без подписи и без ошибок) [462]. Если хочешь, вот тебе ещё эпиграмма, которую ради Христа не распускай, в ней каждый стих правда». Следуют две эпиграммы: Иной имел мою Аглаю, и другая на Каченовского. «Покушай, пожалуйста,— кончает он.— Прощай, Фока, обнимаю тебя. Твой друг Демьян». И стихи, и особенно эпиграммы, разумеется, разнеслись по Петербургу. Лев Сергеевич становился везде приятным гостем: от него можно было узнать новые стихи и остроты ссыльного брата.