О рабской воле и абсолютной свободе человека

Амбивалентность свободного выбора: детерминизм выбора определяет воспоминание и создает представление прошлого, сам выбор — пожелание вкусить от древа познания, то есть своеволие (“вы будете, как боги”), создает ожидание и представление будущего. Поэтому и в воспоминание прошлого события, которое уже детерминировано, как свершившееся, может войти и представление свободного выбора в виде угрызений совести и раскаяния: я мог поступить иначе и тогда все сейчас было бы иначе. В угрызениях совести и раскаянии это сознание возможности поступить иначе вполне реально. Но не менее реально и другое ощущение: во-первых, я не мог поступить иначе, потому что мое решение или выбор, совершенный в определенный момент времени n, определялся решением или выбором, совершенным в предшествующий момент времени n-1, и т. д.: чтобы поступить иначе, я должен был уже тогда быть другим. Но это не успокаивает мою совесть, угрызения совести остаются и возвращают меня к представлению возможности свободы. Во-вторых, я ощущаю ритм своей жизни — Провидение, но этот ритм поврежден моей жестоковыйностью и моим своеволием. Первое — абсолютное предопределение, второе — его конкретность: предопределение не механическое, а телеологическое детерминирование моей жизни, меня самого Богом, создавшим меня по Его образу и как Его подобие.

В-седьмых. Но я еще ничего не сказал о деле, которое мне предстояло выполнить. Это дело было вполне прозаическим: мне надо было пойти к зубному врачу. Предположим, это дело было бы более серьезным и от него зависела бы жизнь моего ближнего. Три возможности:

1. Проснувшись в 10 ч. утра, я подумал: я лег поздно, сейчас можно было бы еще поспать; но мой ближний нуждается во мне, я должен встать. Если бы я встал по долгу и помог бы моему ближнему, он и его ближние были бы благодарны мне, но с нравственно-религиозной точки зрения мой поступок не представлял бы ценности, скорее даже был бы греховным, так как, встав в результате свободного выбора, то есть по долгу, я непроизвольно, а может, и произвольно похвалил бы себя.

2. Мой ближний — близкий мне человек, которого я люблю; может, даже не близкий, а просто я по природе добросердечен и доброжелателен. Проснувшись в 10 ч. утра, я не представлял себе никаких дилемм, а просто, следуя своему естественному, природному добросердечию, встал, чтобы помочь ему. С нравственно-религиозной точки зрения мой поступок адиафора, то есть не хороший и не плохой: он совершен вне выбора, но непосредственно детерминирован моим чувством — добросердечием.

3. Этот случай труднее всего описать. Кто здесь мой ближний — все равно. Совершен он <поступок> вне выбора, но и не по естественному, природному чувству. Конечно, и здесь мною руководила любовь, но не естественная, природная, а освященная верой, о которой писал апостол Павел:

любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине. Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит, никогда не перестает (1 Кор. 13, 4—8).

В этой любви я уже абсолютно свободен, и о ней же сказал Христос: где двое или трое собраны во имя Мое, там буду и Я.

Практически в жизни очень трудно или нельзя определить, по каким мотивам совершен поступок, морален ли он или только легален. Кроме того, возможно и смешение мотивов, один из которых все же преобладает. И все же в конце концов человек всегда почувствует, как к нему относится другой человек: по долгу, по естественной любви или по любви, освященной верой.

_______