О русском национальном сознании

Я. В чем вы полагаете народное благополучие'?

Он. В умеренности и соразмерности податей… Вообще повинности в России не очень тягостны для народа. Подушная платится миром. Оброк не разорителен…[134] Во всей России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол своему крестьянину доставать оный, как и где он хочет. Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу. И это называете вы рабством? Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простору действовать.

Я. Но злоупотребления…

Он. Злоупотреблений везде много. Прочтите жалобы английских фабричных работников — волоса встанут дыбом. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! какое холодное варварство с одной стороны, с другой какая страшная бедность!.. В России нет ничего подобного…

Я. Что поразило вас более всего в русском крестьянине?

Он. Его опрятность, смышленость и свобода… Путешественники ездят из края в край по России, не зная ни одного слова вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования, заключают условия; никогда не встречал я… ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому (отметим это! — В. К.)…

Я. Справедливо; но свобода? неужто вы русского крестьянина почитаете свободным?

Он. Взгляните на него: что может быть свободнее его обращения? Есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? Вы не были в Англии?

Я. Не удалось.

Он. Так вы не видали оттенков подлости, отличающих у нас один класс от другого. Вы не видали раболепного maintien…[135] купечества перед джентльменством; бедности перед богатством; повиновения перед властию…»

(Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 11. [Л.:] 1949. С. 231–233).

Я обратился к тексту Пушкина, в частности, потому, что Иван Лапин, сосредоточенный на бытии своего городка, весьма редко касается крестьянской жизни, хотя, скажем, с явной симпатией упоминает о посещении деревни Звягино, где крестьянские дети «нам вынесли большую чашу квасу» (3 июня 1818). Но нетрудно увидеть, что черты, которыми английский наблюдатель восхищается в русском крестьянстве, всецело присущи и лапинским горожанам, — в том числе и то качество, которое позднее будет названо Достоевским «Всечеловечностью» (Фрэнкленд отметил отсутствие и в простых русских крестьянах «презрения к чужому»).

Иван Лапин «с наивеличайшим удовольствием» (10 июня 1818) читает сочинения французской писательницы Мадлен де Жанлис (1746–1830), которую много переводил Карамзин (она была популярна в России так же, как в наше время — Франсуаза Саган или Айрис Мердок).

В связи с этим стоит рассказать о замечательной в своем роде истории. В толстовской «Войне и мире» Кутузов в разгар битвы с французской армией читает роман Жанлис, что даже несколько озадачило Андрея Болконского. По всей вероятности, кто-то сообщил Толстому о таком кутузовском пристрастии. Однако ветеран 1812 года Авраам Норов (1795–1869), потерявший ногу при Бородине, в своем отклике на «Войну и мир» возмущенно опровергал Толстого, утверждая, что Кутузов не мог увлекаться «вражеской» писательницей. Но на деле его подвела намять; ставший впоследствии известным юношеский дневник Норова свидетельствует, что он, находясь в госпитале, где из-за нанесенного французами тяжелого ранения ему ампутировали ногу, читал ту же Жанлис!