О русском национальном сознании

Уместно сделать вывод, что в этом запечатлелось, помимо прочего, представление о русских как прежде всего связи, объединяющем факторе, «общем знаменателе» многонациональной России — Евразии. Это рожденное в «стихийной» жизни языка слово не несет в себе, конечно, осознанного и целеустремленного смысла (характерно, что его, в сущности, удивительное, странное отъединение от остальных русских слов, обозначающих народы, вообще почти никто не замечает), но именно потому оно особенно значительно и весомо: в нем как бы воплотился голос самой исторической реальности, а не каких-либо идеологов.

Привлечение внимания к этому феномену, как я не раз убеждался, вызывает недовольство и вместе с тем замешательство у людей славянофильской направленности. Я столкнулся даже с попыткой истолковать слово «русский» в более «благоприятном» смысле: оно, мол, имеет значение не «прилагательности», а «притяжательности», отвечает на вопрос не «какие?», а «чьи?». Но это уже в самом деле «принижающее» истолкование, ибо «прилагать» себя к чему-нибудь может сам народ, а «притяжает» его к этому чему-нибудь какая-либо иная сила…[131]

Главное же, разумеется, в том, что «прилагательное» имя «русские» плод не измышлений неких русофобов, а многовековой жизни самого русского языка, и от такого плода нельзя отмахнуться и беззаветному русофилу. В уникальном характере этого имени выразилось, надо полагать, историческое переживание (а не теоретическое осознание) недостаточной «определенности», «размытости» обозначаемого им «предмета»; русские — это даже как бы и не «предмет», а «стихия».

Однако «грамматическая» выделенность русских несет в себе, без сомнения, и «высокий» смысл; речь идет, если угодно, о «сверхнации», которая имеет основания «прилагать» себя ко всем многочисленным народам Евразии. Ведь вполне естественно звучат словосочетания «русский татарин», «русский грузин», «русский еврей» и т. п., применяемые, в частности, к множеству выдающихся деятелей России нерусского происхождения.

Для того чтобы показать, сколь существенную роль эта «тема» играла в истории России, приведу два конкретных примера. Многие знают, что после кончины в 1598 году последнего Рюриковича — Федора Иоанновича, царем был избран боярин «татарского происхождения» Борис Годунов. Но менее широко известно, что его главным соперником, претендующим на российский трон, был также русский татарин (точнее, монгол) — потомок Чингисхана Симеон (Саин) Бекбулатович, которого Иван Грозный в 1575 году объявил «великим князем всея Руси», номинально низведя самого себя в «князя Ивана Московского». А через полвека совершился раскол в русской Церкви и во главе борющихся сторон оказались два русских мордвина — патриарх Никон и протопоп Аввакум…

Эти факты отнюдь не исключительны, а, напротив, типичны для России. Они способны, конечно, вызывать огорчение или недоумение у славянофильски настроенных людей, усматривающих в таких фактах национальное унижение. Однако это не более чем симптом комплекса неполноценности, ибо на деле тот факт, что «русское» не умещается в этнических рамках и предстает как цементирующая основа огромного субконтинента Евразии, вполне уместно воспринимать в качестве неоспоримого повода для национальной гордости русских…

Но суть дела, конечно, не в «оценочных» суждениях, которыми, увы, главным образом и оперируют противники евразийства, — как славянофильские, так и западнические. Первые «недовольны» тем, что русские так и не объединили славян, и, далее, не возглавили чаемую мощную славянскую цивилизацию; вторые же горько сетуют, что русские все никак не превратятся в народ западного типа.

Таким образом, обе эти идеологии в конечном счете оценивают тысячелетнюю русскую историю «неудовлетворительно» или, иначе говоря, считают ее, по сути дела, «ошибочной»…

Однако при беспристрастном, взвешенном и разумном обсуждении этой проблематики естественно напрашивается вывод о том, что объявление многовекового пути великой страны «ошибочным» представляет собой чисто субъективистское решение; оно не более основательно, чем не раз имевшие место претензии объявить «ошибочной» всю историю человечества в целом или даже «историю» Вселенной вообще… Поэтому уместно утверждать, что и славянофильская, и западническая концепции в их наиболее последовательных выражениях являют собой опыты сопоставления (и противопоставления) реального исторического бытия России с чисто субъективными «идеалами», а не плоды объективного осмысления этого реального бытия.

«Превосходство» евразийской концепции проявляется уже в том, что она не зиждется на «оценочности» и не ставит истории России «неуды», а в то же время не превозносит ее ни над Европой, ни над Азией, видя в России Евразии не нечто «лучшее» (или «худшее»), но другое.