О русском национальном сознании

Евразийское понимание пути России подвергалось (и подвергается) критике и с западнической, и со славянофильской точек зрения, ибо, несмотря на все их различия, их равно не устраивает идея необходимости, неотъемлемости «азийского компонента» в бытии России. В глазах западников все «азийское» особенно мешает России стать страной западного типа (что для них является бесспорным и конечным «идеалом»), а для славянофилов «азийство» означает искажение или вообще утрату (о чем — ниже) самобытной славянской сущности русского народа.

Петр Чаадаев, не впадавший ни в западничество, ни в славянофильство, еще в начале 1830-х годов утверждал, что в конечном счете «стихии азиатские и европейские переработаются в оригинальную Русскую цивилизацию», предвосхищая тем самым идеи евразийской школы (3). В этой формулировке важно слово «переработаются», означающее, что дело идет не о соединении, не о «приплюсовывании» азиатского и европейского, но о складывающемся в ходе истории ином, «третьем» феномене, который достаточно адекватно обозначается термином «евразийство» (а не «европоазиатство», то есть Европа плюс Азия).

Нынешние люди славянофильского умонастроения не приемлют евразийства, не без возмущения заявляя, что утверждение России в качестве Евразии ведет к растворению и, в конце концов, исчезновению русского народа, место которого займет некий неопределенный «евразийский народ».

Но это восприятие исходит из заведомо упрощенного и, следовательно, ложного представления в духе «русские плюс тюрки, финно-угры и т. п.». В действительности же — и эта сторона дела имеет всеопределяющее значение евразийским народом является именно и только русский народ; остальные населяющие Россию народы — это в основе своей либо европейские, либо азиатские народы, обретающие евразийские черты лишь в «магнитном поле» России. И если они оказываются за пределами этого поля, они утрачивают евразийский характер и постепенно опять превращаются в собственно европейские или же азиатские.

Недавно известнейший грузинский публицист Мэлор Стуруа не без горечи написал о судьбе своего народа после 1991 года:

«Привилегированный доминион империи превратился буквально с ночи на утро (это, конечно, преувеличение. — В. К.) в евроазиатские задворки. «Азиатский Париж» — Тбилиси — перестал быть Парижем, оставшись азиатским» (4). Тут только неточно выражение «евроазиатские задворки»: оказавшись вне магнитного поля России — Евразии, Грузия обречена быть «задворками Азии», точно так же, как «привилегированная» ранее Литва — «задворками Европы». Возьмем один конкретный пример. Сотворенные в евразийском поле грузинская и литовская кинематографии приобрели весомый всемирный резонанс, но едва ли есть основания предполагать, что небольшие окраинные страны Азии и Европы, в которые превращаются теперь Грузия и Литва, смогут создавать нечто подобное…

Следует напомнить также, что «расцвет» культуры Грузии, предшествующий ее пребыванию в российском «поле», приходится на византийскую эпоху ее истории, когда она также находилась в «поле» евразийской — хотя и другой империи, а предшествующий высший «взлет» Литвы имел место в XIV–XV веках, когда существовало государство, справедливо определяемое историографией как «Литовско-русское» (позднее Литва надолго вошла в состав Польши, превратившись тем самым в самые что ни есть «задворки Европы»).

Выше было сказано, что один только русский народ является евразийским по своей сути, «по определению»; так, с самых своих истоков, с IX века, Русь развивается в сложном, но теснейшем взаимодействии с европейцами-скандинавами и азиатами-хазарами, а в Х веке воспринимает в качестве своего рода старшего брата евразийскую Византию.

Не исключено, что провозглашение русских единственным «истинно евразийским» народом кто-либо квалифицирует как националистическую претензию. Однако евразийское существо русских обусловило не только те или иные их «достоинства», но и — равным образом — «недостатки», в частности, очевидную «неопределенность», аморфность и разного рода «комплексы неполноценности», которые, между прочим, выразились как в русском западничестве, так и в славянофильстве. Постоянные и горячие, подчас приобретающие надрывный, почти истерический характер споры о том, «кто такие русские», не свойственные иным народам (ни англичане, ни японцы, ни армяне, ни узбеки и т. д. нисколько не сомневаются в своей национальной идентичности), говорят сами за себя.

Впрочем, есть и более «объективный», могущий быть отнесенным к сфере «коллективно-бессознательного» показатель недостаточной определенности русской нации, воплотившийся в естественном бытии языка.

Мы очень редко задумываемся над тем, что основной фонд языка является продуктом «деятельности» столетий и миллионов людей и не зависит от чьих-либо субъективных умонастроений. И невозможно переоценить тот факт, что по-русски все столь многочисленные народы Евразии — от молдаван до чукчей — называются именами существительными и только один русский — именем прилагательным!