О себе. Автобиография, сценарии, статьи, интервью

Я понял тогда, что это очередной обман и мошенничество. То есть что значит мошенничество? Это, конечно, неверное слово. Это не мошенничество. И конечно, у них были самые добрые намерения, это очевидно. Но когда люди называют себя профсоюзом (а “Солидарность” была профсоюзом), а на самом деле преследуют совершенно другие цели (это было совершенно ясно), я испытываю неловкость. Разумеется, они не могли прямо объявить о своих целях – все бы погибло. Но я не мог не замечать, не мог пренебречь обманом, который лежал в основании дела. И вскоре распрощался с ними.

Я закончил монтаж перед самым введением военного положения. А потом спал – целыми днями, месяцев пять или шесть.

В начале военного положения я готовился к решительной борьбе. Не с помощью кинокамеры, а с ружьем или гранатой в руках. Но оказалось, никто в Польше к такому не готов. Поляки не хотели умирать. Поляки больше не хотят умирать за так называемое правое дело. Это выяснилось где-то в начале восемьдесят второго года.

Попробовал стать таксистом, потому что единственное, что я еще умею, – водить машину. Но оказалось, я близорук, да и водительский стаж нужен, кажется, не меньше двадцати лет, точно уже не помню. С моей профессией работать во время военного положения было вообще невозможно, на это никто и не рассчитывал. Лишь спустя некоторое время мы стали пытаться что-то предпринять.

Период военного положения был сущим кошмаром. А теперь кажется смешным. Он и был смешным, но с тогдашней точки зрения представлялся кошмаром. Мне казалось, такого народ власти никогда не простит и люди должны наконец взбунтоваться. Я сразу начал подписывать какие-то обращения, письма. Жена нервничала – она считала, что я отвечаю за нее и за ребенка. И была права. Но я знал, что отвечаю и за нечто большее. Это как раз тот случай, когда невозможно сделать правильный выбор. Если он верен с точки зрения общественной, то ставит под удар семью. Всегда приходится искать меньшее зло. В итоге меньшим злом было попросту впасть в спячку, как медведь, что я и сделал.

“Короткий рабочий день” не выпускали в прокат многие годы. А сейчас очень хотят показать, но теперь я против. Взял на себя функции цензора. Пытаюсь помешать показу, потому что знаю – фильм плохой. Есть и еще причина. Сегодня, когда коммунизма формально не существует, но коммунисты по-прежнему сидят повсюду и разрабатывается множество планов, как окончательно избавиться от коммунизма и выбросить коммунистов из политики, чтобы лишить их влияния, мне кажется непристойным пинать лежачего. Я считаю это безнравственным. Я решительно не хочу этого делать. Уже поэтому я против выхода фильма на экран. Но люди по-прежнему ищут доказательств того, что коммунисты были плохими, и мой фильм должен служить тому подтверждением. И безусловно служит.

Теперь в Польше возникла проблема, связанная с архивами МВД. Кто был агентом УБ, кто не был, кто состоял в СБ, кто нет. Плохие налево, хорошие направо. Как просто. Но как быть с [18]людьми, оказавшимися в западне, в которую их загнали обстоятельства? Вот, к примеру: обыкновенный человек, который не значится и никогда не будет значиться ни в каких списках, – может, парикмахер, а может, мелкий служащий или рабочий, разгружающий товарные вагоны. Он написал в газету, что его принудили к сотрудничеству, загнали в угол. Никакой полезной для УБ информации он никогда не предоставлял. Наоборот, направлял милицию по ложному следу, заставляя тратить время на поиск несуществующих подпольных организаций. “Как быть со мной? – спрашивает он. – Кто я? Тоже подлец? Но я ведь не сделал ничего плохого. Ни на кого не донес. Никого не выдал. Ни разу не сообщил ничего, что могло бы кому-нибудь навредить. Да, я давал подписку в УБ. И что теперь? Кто я теперь, по вашему мнению?” Совершил ли этот человек грех, дав подписку, если фактически никому не навредил? А люди, которые не давали никаких подписок, но прекрасно доносили? Они не сотрудничали, не получали денег, но сдавали коллег. Что хуже? Какова мера этого греха? Я бы сильно задумался, прежде чем выносить приговор в подобном случае. При помощи наших ограниченных критериев, неполного знания и несовершенного ума определить наличие вины и ее тяжесть невозможно.

Поляки обожают судить. Критиковать, выносить приговоры знакомым и незнакомым, навешивать ярлыки. Я всегда спрашиваю: “Простите, кто вправе выставлять нравственные оценки? Кто тут судья? И почему его авторитет вы ставите выше моего? Он что, знает, как было на самом деле?” Очень мне не нравится эта типично польская черта, часто объясняющаяся обыкновенной завистью к другому, которому повезло больше.