О скупости и связанных с ней вещах. Тема и вариации

У Мольера есть одна неизменная черта, поиск ответа на вопрос: откуда берутся проблемы? Кто источник всех бедствий? Что подвергает опасности патриархальный порядок и ставит его под угрозу? Что ж, не кто иной, как сам патриарх. Речь всегда идет о фигурах мужчин, наделенных властью, главах семей, одержимых безумной страстью, некой идеей фикс, навязывающих это безумие семье и окружению. Отец одержим страстью, которая тиранит прежде всего своего носителя, и, как следствие, носитель тиранит всех остальных во имя этой страсти. Взгляните на «Тартюфа», где Оргон, глава семьи, страстно верит в самозванца Тартюфа, он готов отдать ему все свое имущество, он любит его настолько сильно, что не прольет ни слезинки, если его жена или дети умрут (как он говорит в один из моментов). Источником кризиса является Оргон, а не Тартюф, всего лишь лицемерный авантюрист, ухватившийся за свой шанс. Тут возникает целая галерея мольеровских домашних диктаторов: тиранический отец Гарпагон в «Скупом», ревнивый Арнольф в «Школе жен», Сганарель в «Любви-целительнице», Журден в «Мещанине во дворянстве» (претендующий на место среди аристократии), Арган в «Мнимом больном» и т. д. – все они желают подвергнуть риску порядок, семьи, норму социальных отношений во имя своей идеи фикс, своего безрассудства, своей одержимости. Страсть главного героя ставит под угрозу порядок и устоявшуюся иерархию, источник беспорядка не в мятежных детях, коварных слугах, сопротивлении подчиненных и восстании угнетенных. Корнем перверсии является сам глава. Патриархальный порядок оказывается под угрозой из-за патриарха, желающего поставить всю свою патриархальную власть на службу страсти[20]. Страж порядка и есть источник беспорядка, он навязывает свою иллюзорную навязчивую идею реальности, его заблуждение должно стать правилом. Но страсть заставляет его зайти слишком далеко (в чем и заключается суть страсти), это приводит его к падению, наказанию и насмешкам – окончательному унижению. Почти во всех комедиях речь идет о безумном отце, и он, будучи отцом, со всей властью, имеющейся в его распоряжении (как это и подобает патриархальному порядку), придает этому безумию грандиозный, массивный и внушительный характер. Они – мономаны, террористы желания. В итоге они устранены, и путем их устранения порядок благополучно восстановлен – но так ли это? Зачастую требуются какая-то внешняя сила или чудесное вмешательство, чтобы остановить это сумасшествие. Здесь всегда присутствует некоторая двусмысленность, давняя идея о том, что, возможно, источником безумия является не просто эта конкретная фигура, единичный сумасшедший, а, возможно, патриархальный порядок как таковой – ревнивый, лицемерный, навязывающий свой каприз, скупой, тиранический? Отдельно взятый маньяк – всего лишь симптом отцовского закона в целом, его истина воплощена в этом индивиде. Не может быть совпадением то, что все эти отцы охвачены безумством, вполне возможно, что они представляют истину самого порядка, не исключение, а правило: Имя-Отца превратилось в симптом. – Еще одна постоянная двусмысленность у Мольера заключается в том, что только великие фигуры страсти интересны, увлекательны, устрашающи, ошеломляющи, в то время как все другие персонажи, которые отличаются доброжелательностью, скромностью, светом разума, умеренностью и прочее, могут меняться от одной пьесы к другой, они бесцветны, обыденны, бледны, очень разумны и симпатичны, но неинтересны. В них нет жизни, они не поглощены иллюзиями, искажениями, перверсиями – как в таком случае они могут служить убедительными моделями? В конечном итоге они демонстрируют то, что добродетель скучна. Flamber ou végéter («гореть или прозябать») – вот что написал комментатор в отношении Бальзака (мы к этому вернемся), но это можно сказать и про Мольера. Дилемма в том, чтобы «гореть или прозябать», без всякой середины.

Вот почему Мольер может служить наглядным примером сдвига в учении Лакана относительно отцовского закона и Имени-Отца. Сдвиг ведет от Отца, отцовского закона, как того, что вызывает симптомы, вытеснение и т. д., вытесненные желания и влечения возвращаются в причудах, которые суть симптомы, – к оборотной стороне этого: Отец является симптомом, патологическим ядром самого закона. Мольера следует поместить в этот сдвиг, – а тот открывает кратчайший путь, который ведет от истоков современности, через проникновение в симптом безумного отца, к нынешним временам, которые как будто преследует именно это: фигура отца, отстаивающая свое сумасбродство в роли главы государства. Казалось, в пьесах Мольера господство закона и господство разума положат конец тираническому патриархальному закону, но теперь кажется, что такие фигуры возникают именно в результате тупика господства закона и предполагаемого прогресса разума.