О скупости и связанных с ней вещах. Тема и вариации

Для наших нужд мы могли бы сказать, что задача куда важнее: призвание психоанализа показать, как выйти из этого круга, разомкнуть круг avaritia и caritas. Если я даю то, что имею, или если то, что имею, удерживаю для себя, то всегда попадаю в круг дара, обмена и прибыли. Возможно, в таком случае не остается ничего другого, как дать то, чего у меня нет.

* * *

Избыточный объект не имеет истинного эквивалента, или же его эквивалент – это тот самый неуловимый избыток удовольствия. Человек отсекает всякое наслаждение, чтобы заполучить то удовольствие за гранью наслаждения, за гранью принципа наслаждения, единственное свойство которого – жажда большего. Скупец в деньгах нацелен на то, что в деньгах является большим чем деньги, в золоте – большим чем золото, то есть тем, чему невозможно найти эквивалент в деньгах, то, чего никакие деньги не могут купить, – именно поэтому гонка продолжается до бесконечности. Раз избыточный объект не имеет эквивалента, это лишь увеличивает желание скупца заполучить этот невозможный эквивалент. Мы видели, как можно эквивалент самого драгоценного избытка искать в самом низком объекте, – но лишь таким образом, чтобы уравнение не было решено. Мы никогда не можем просто сказать «деньги = кал». То, что позволяет работать уравнению и транссубстанциации, это, в конце концов, именно то «большее», поскольку не только в деньгах есть что-то большее чем деньги, но и в кале есть что-то большее чем кал, что, как мы видели, может как раз и быть эквивалентом любви.

То, что избыточный объект – это эквивалент любви, можно увидеть в почти всех историях про скрягу. Завязка и развязка почти всегда в конечном итоге основываются на обмене – девушка вместо сокровища. Все истории о скупцах – одновременно и истории о любви, они всегда ставят друг против друга скупость и любовь, одну против другой, измеряют одну при помощи другой, в процессе максимального расстояния и обмена. Простая разгадка всегда заключается в том, что избыточный объект может выступить как эквивалент того, что не имеет никакого эквивалента, а именно любви. Это проще всего осуществляется при помощи удвоения, которое напрямую помещает друг против друга обе эмблематические фигуры: avaritia и caritas. Если не всегда, то уж точно часто случается так, что у скупца есть очень красивая дочь; что у него есть не одно сокровище, а два. И дочь – это яблоко, которое упало как можно дальше от яблони: отец – олицетворенное avaritia, а дочь – олицетворенное caritas. Отца интересует только накопление денег, а дочь – только любовь. Уже у плавтовского Эвклиона есть своя Федра, у мольеровского Гарпагона – своя Элиза, а у старого Гранде – своя Евгения. Дочь ведь – это сокровище, которое заслуживает самого лучшего, то есть свадьбы, – чего бы еще могла хотеть молодая девушка, – и тут судьбоносная ошибка скряги: даже бракосочетание дочери он хочет включить в накопление, выдать ее замуж за какого-нибудь богача, который ей не по сердцу (и, конечно, в солидном возрасте, как все богачи), отдать ее «без приданого», в известной реплике Гарпагона, поскольку приданое – ненужная трата. Или же он поступает так, как это делает старый Гранде, выдавая ей по золотой монете на каждый день рождения, чтобы таким образом позволить иметь благоприятный старт, предполагающий, что дальше она будет так же, как он, заботливо копить и накопленную сумму успешно использует в качестве приданого, – но что делать, если девушка готова отдать все первому же прощелыге, покорившему ее сердце.

Любовь – это грань скупости в том непосредственном смысле, что скупец оказывается пойманным в петлю, когда хочет включить в свои расчеты еще и ее. Вероятно, он мог бы и дальше без помех экономить, если бы не сделал один лишний шаг, если бы его страсть, а в этом и есть суть страсти, не гнала его через все границы. Так не остается ничего другого, как, следуя противоположной стратегии, использовать саму страсть скряги в качестве орудия любви: у Плавта и Мольера дочери должны украсть отцовское богатство, чтобы заставить дать позволение на свадьбу с избранником их сердец. Если он хочет вернуть себе богатство, то должен выдать замуж дочь, заменить одно сокровище на другое.

Этот эквивалент выступает в буквальной и гораздо более обостренной форме в известной сцене, где Гарпагон неправильно понимает Валера, избранника своей дочери. Когда Валер говорит об Элизе, своей избраннице, Гарпагон все эти слова относит к шкатулке, он воспринимает их лишь в рамках, которые ему понятны и доступны, и все сходится. Говорить о сокровище, говорить о любви – эквивокация, которая кажется абсурдом и точным попаданием одновременно. Два желания, которые выглядят абсолютно противоположными, перекрещиваются, сталкиваются и смешиваются в некоем невозможном пересечении.