Однако, если проследить извне за кажущейся победой индивидуального таланта над традицией и общими представлениями, может показаться, что триумф субъективизма выливается в свою противоположность. Чем больше литературное пространство поэзии утрачивает всякую связь с великой общей традицией, с миром жизни и публикой неспециалистов, тем больше поэт оказывается зависим от узкого общественного хора и от узкой традиции, на которую он опирается; искусство, рожденное, чтобы рассказывать о непринадлежности монадических индивидуумов к коллективной жизни, в итоге доказывает, что монады обязаны своей идентичностью сложной игре систем. В эпоху индивидуального таланта творчество поэтов отражает надындивидуальные силовые поля, частью которых, осознанно или нет, являются авторы. Каждый автор выбирает свою поэтическую семью (чаще она выбирает его); он использует определенные темы и определенные формы только потому, что эти темы и формы легитимированы модными тенденциями; он пытается отличаться от подобных себе авторов, чтобы завоевать узнаваемую идентичность и надежный престиж; он сражается с поэтами из других семей, отстаивая собственный выбор и легитимируя собственную судьбу. Когда исчезает всякая накладывающая ограничения связь с общими представлениями, с миром общей жизни и с унитарной традицией, единственными признанными эстетическими ценностями остаются ценности, рожденные внутренней борьбой во все более замкнутом и все более автономном поле. Так мы приходим к внешне парадоксальному, но совершенно логическому выводу: кризис номосов и триумф индивидуального таланта не подразумевают рождение анархического литературного царства, в котором монады всерьез воспринимают теоретический императив свободного самовыражения. Зато из этого вытекают два следствия, внешне находящиеся в антитезе к поэтике экспрессивизма: расширение группового поведения и развитие отдельной культурной системы, далекой от мира жизни и благодаря этому способной производить крайние формы затемненности.
Следовательно, наш литературный жанр рассказывает о различных аспектах недавней истории, внутри нашей символической формы можно выделить, используя средневековое учение о толкованиях Священного Писания, по крайней мере четыре герменевтических уровня. О первом, который можно назвать