О современных методах исследования греческих и русских документов XVII века

Все четко, логично, доказательно. Если бы не некоторые нюансы. Л. А. Тимошина не придает никакого значения неофициальной части переговоров и устным поручениям от патриарха Кирилла в Москву и от русского правительства в Константинополь. Между тем, они всегда имели место в сношениях царя и патриарха с Лукарисом и особенно – Лукариса в его тайной (по большей части) переписке с Москвой, включая в себя, как можно предполагать, важнейшие темы, различные вопросы, изложение которых было невозможным в официальных документах. Доверенными лицами в такого рода делах для обеих сторон являлись чаще всего как раз архимандрит Амфилохий и посол Фома Кантакузин. Поэтому совсем не случайно то обстоятельство, что и Амфилохий, и Фома Кантакузин, имея устное поручение московских властей относительно греческого учителя, не только передали его константинопольскому патриарху, но и, возможно, по собственной инициативе обратились с таким же предложением к «дидаскалу Великой церкви» Гавриилу Власию, о преподавательской деятельности которого в Константинополе в 20—30-х гг. XVII в. было известно на всем Христианском Востоке (см.: Школы. С. 49–51).

Другой момент заключается в следующем. По-видимому, впервые столкнувшись с целым рядом вопросов истории просвещения XVII в., Л. А. Тимошина, как это следует из ее обширного текста рецензии первого параграфа, не подозревала, что в России указанного времени учителя использовались в качестве переводчиков, толкователей текстов и т. п., но не школьных преподавателей, ибо система просвещения еще не существовала, потребность в школах была крайне низкой, а переводчики серьезной квалификации были необходимы постоянно. Вовсе не случайно, что протосингел Иосиф был взят на службу и как переводчик, и как учитель, архимандрит Венедикт (Школы. С. 27–41) вообще не использовался по своей прямой специальности, а только как переводчик при Посольском приказе (Школы. С. 38), «учитель

Епифаний» Славинецкий занимался всевозможными переводами, а преподаванию мог уделять совсем немного времени и вне рамок какого-либо учебного заведения и т. д. Нельзя не обратить внимание, кстати сказать, на то, что архимандрит Амфилохий и Фома Кантакузин вели переговоры об учителе для Москвы с Гавриилом Власием, который являлся выдающимся педагогом (его учеником был Николай Спафарий), но не переводчиком книг.

Поэтому все рассуждения Л. А. Тимошиной относительно безосновательности нашего тезиса о стремлении русского правительства в 20—30-х гг. XVII в. пригласить в Москву учителя-грека и необеспеченности источниками исследования в этом направлении абсолютно беспочвенны. Анализ источников, проведенный нашим рецензентом, свидетельствует о том, что она является «посторонним» по отношению к этой теме исследователем и не располагает возможностями для корректного изучения даже вполне частного вопроса.

Л. А. Тимошина не ограничивается, однако, разбором источников, исследовавшихся до сих пор специалистами при рассмотрении истории русско-греческих связей и русского просвещения первой трети XVII в. Она полагает, что здесь следовало бы обратить особое внимание на тот русский документ, где находится текст грамоты царя и патриарха Филарета от 19 сентября 1632 г. протосингелу Иосифу относительно организации школы в Москве. Казалось бы, лишний раз анализировать, а тем более – полностью издавать (как этого требует рецензент) столь известный источник для наших целей (т. е. для установления самого факта выдачи русскими властями жалованной грамоты Иосифу на обучение «на учительном дворе малых робят греческого языка и грамоте») нет никакой нужды. Но оказывается, что тут мы все – от В. Н. Сторожева (1889 г.) до наших дней – ошибались: в подлиннике русского документа – РГАДА. Ф. 52. On. 1. 1633 г. № 2, по мнению Л. А. Тимошиной, имеется немало таких деталей, которые позволяют по-новому взглянуть на «дело» о появлении в Москве протосингела Иосифа и иначе, в сравнении с нами, оценить его деятельность в России (Рец. С. 575–576).