О современных методах исследования греческих и русских документов XVII века

Другое замечание находится в первой части огромной сноски 208 (Рец. С. 669], где идет речь о нашем приложении к тексту II главы. В нем мы публикуем две греческих грамоты иерусалимского патриарха Досифея к патриарху Иоакиму и царю Федору Алексеевичу, в которых имеются упоминания о Типографской школе и ее основателе иеромонахе Тимофее. Л. А. Тимошина пишет: «На наш субъективный взгляд, выбор именно этих двух грамот в качестве документального иллюстративного материала к главе не очевиден. Первая из них… упоминаний о собственно школе не содержит…находится в конце грамоты и брошена вскользь. Появление же грамоты патриарха Досифея царю Федору Алексеевичу мая 1682 г. вообще не связано ни с какими проблемами образования… И в этом документе строки, посвященные школе, занимают отнюдь не первое место…» (Рец. С. 669]. Любопытно было бы узнать, задает ли Л. А. Тимошина вопросы не только другим, но иногда – и себе самой? И не хочет ли она спросить себя, имеется ли вообще какой-нибудь выбор таких документов на греческом языке, кроме этих двух грамот, где не только много и основательно обсуждался бы Досифеем вопрос о школе Тимофея, но хотя бы просто упоминалось его имя? Быть может, сама Л. А. Тимошина предложит нам более удачный выбор, укажет более интересный материал? Что же касается архивов московских патриархов (ГИМ) и Посольского приказа (РГАДА], то они сохранили до нашего времени только то, что мы и издали.

Впрочем, каких же вопросов и оценок мы ждем от человека, «постороннего» по отношению к истории греческо-русских связей, не знающего и не понимающего сохранившиеся источники и признающего (если вообще признающего] в двустороннем процессе лишь одну сторону?

На этом рассмотрение той части рецензии, что относится ко II главе нашей книги, можно завершить. Никакими новыми впечатлениями, идеями, размышлениями по сравнению с предшествующими многими страницами критики I главы мы не обогатились. Зато три заключительных страницы рецензии нам с лихвой восполняют этот недостаток.

Анализируя текст рецензии Л. А. Тимошиной на огромном, поистине циклопических размеров пространстве ее опуса, мы не могли не отметить своеобразного отношения критика к такой важнейшей дисциплине, как палеография: там, где мы путем палеографического исследования получаем какие бы то ни было результаты, она делает вид, будто ничего не случилось, нет повода для обсуждения чего-то нового, дополняющего известные материалы. Поэтому неудивительно, что в конце концов Л. А. Тимошина приходит к «оригинальному» выводу о том, что «в монографии собственно палеографических штудий не так уж много» (Рец. С. 692]. Надо признаться, что за полувековой период занятий греческой и – отчасти – славянской палеографией мы впервые сталкиваемся с количественной оценкой палеографической работы. Нам всегда казалось, что главное тут – уровень палеографического открытия, значение наблюдений, когда даже, на первый взгляд, незначительная находка, почерковедческое заключение приводит буквально к перевороту в науке, как это продемонстрировали, например, в свое время Н. В. Синицына или Б. М. Клосс. А тут – «не так уж много». Самое любопытное: такие выводы позволяет себе архивист, на протяжении многих лет изучающий документы и рукописи XVII в.

Завершая возведение своего гигантского сооружения, Л. А. Тимошина напоследок бросает нам два упрека.

1. Мы, оказывается, настолько не умеем работать с древними документами и книгами, что при указании шифров греческих и греко-латинских старопечатных изданий РГАДА умудрились отыскать некий фонд 1251, в действительности никакого отношения к такого рода материалу не имеющий (Рец. С. 693–694). Если бы рецензент догадалась взять в руки и другие наши книги, она обнаружила бы там те же сведения и тогда, быть может, смогла бы понять, что приводившиеся нами на протяжении многих лет именно такие шифры – не результат нашего незнания, нашей низкой квалификации, а результат внутренней работы архива, а именно перешифровки ряда фондов, произведенной в более позднее время.