Следующий шаг Л. А. Тимошиной при анализе нашей книги поражает, пожалуй, не меньше, чем описанное выше ее «открытие» относительно Арсения Грека как «директора», но не дида-скала своего училища. Оказывается, говоря об основании Типографской школы, мы занимаем «непоследовательную и противоречивую позицию» (Рец. С. 675): с одной стороны, мы говорим о том, что русское правительство, давно хотевшее создать в Москве греческое или греко-славянское училище, использовало приехавшего с Востока Тимофея для организации такой школы, а с другой – считаем, что Тимофей основал в Москве школу на Печатном дворе под влиянием политики иерусалимского патриарха Досифея, стремившегося получить в Москве «базу» для своих изданий антикатолической и антипротестантской литературы (Рец. С. 675–676). И в чем же наша противоречивость и непоследовательность? Неужели нужно разъяснять, что Тимофей в данном случае оказался в состоянии осуществить и давние замыслы русского правительства, и способствовать стремлению Досифея в организации греческого книгопечатания в Москве? Как и прежде, мы сталкиваемся здесь с позой рецензента, якобы всерьез оценивающей культурную ситуацию в России; отсюда – все эти ее «вопросы» и «недоумения», для которых в действительности, как мы знаем, нет никаких оснований: просто надо знать историю греческо-русских связей второй половины XVII в.
Еще одним «серьезным» рассуждением Л. А. Тимошиной являются ее сомнения относительно возможности Тимофея создать Типографскую школу сразу как высшее учебное заведение – путем приглашения из Константинополя, из Патриаршей Академии, своего учителя Севаста Киминитиса (Рец. С. 677–678]. Те представления о просвещении на Христианском Востоке и в Европе, которыми обладает рецензент и которые она уже демонстрировала выше, не внушают и здесь никакого оптимизма: Л. А. Тимошина просто не понимает, что выдающийся константинопольский дидаскал, если бы он явился в Москву и возглавил новую школу, не стал бы заниматься начальным образованием, а сразу создал бы такое же учебное заведение, какое через четыре года, в 1685 г., основали у нас братья Лихуды, т. е. Академию.
И, наконец, последнее, что, пожалуй, заслуживает внимания, – это упрек рецензента в том, что в монографии нет «практически никаких сведений о процессе обучения, изучавшихся предметах, учителях, учениках»
Помимо более или менее крупных, серьезных, достойных обсуждения вопросов, в рецензии имеется множество всякого рода замечаний, критических указаний, прямо-таки «директив», строгих одергиваний, которые являются немаловажным материалом для воссоздания мировоззрения, понимания профессионального и человеческого уровня Л. А. Тимошиной. Реагировать на весь этот поток будто бы творческого, исследовательского отношения к нашей книге было бы ненужной тратой времени. Однако мимо пары таких замечаний пройти было бы жалко: даже их одних, без всего остального текста, хватило бы, чтобы понять «тип» нашего рецензента, его характер.
Оба замечания относятся к самому началу критического разбора II главы. Кратко описывая содержание этой части нашей книги, Л. А. Тимошина указывает, что, среди прочего, мы изучаем и «численность и персональный состав (частично] учеников» Типографской школы (Рец. С. 668]. Вот это «частично» – тонкий ход критика: можно подумать, что мы поскупились дать полный список имен учеников школы Тимофея, и к длинному перечню недостатков нашей работы можно добавить еще и это. В действительности же мы привели