О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы

Впервые попал в Кремлёвский дворец съездов (очень много и не так уж много вкуса). Смотрели с Ще «Лебединое озеро». Одетту и Одиллию танцевала Михальченко, принца – Фадеечев, злого гения – Лагунов, шута – Зернов и т. д. Дирижёр – знаменитый по истории с «Пиковой дамой» Жюрайтис. Конечно, всё это сладко-чарующе: музыка, декорации, танцы. Но. Тут мне встретились слова старейшей балерины Елизаветы Гердт: «С годами становишься мудрее, ко многим жизненным неприятностям я теперь отношусь вполне хладнокровно. Только не могу видеть спокойно, когда „грязно“, неправильно танцуют». Я не балетоман, и то было видно, как много помарок допускает кордебалет, а одна даже шлёпнулась в испанском танце. И вообще – и в этом с Ще сошлись, – классический балет устарел, нет страстей, нет борения, нет мыслей – всё рафинадно-сладенько. На Западе балет пошёл по другому пути.

8 июля

Моё Ватерлоо – Галина Волчек. Проявим, однако, хронологическую выдержку. Во-первых, погода, Ужасная. Холодно, с утра 14 градусов. С маленькими перерывами идёт дождь, то мелкий, то стеной. Влажность доходила до 92%. По радио обещают «нормализацию погоды», но пока никакой нормализации и никакого лета…

…Рванул в «Современник», поднялся на 4-й этаж и стал ждать Волчек. Очередное совещание. Доносятся слова про партбюро. Выходит красный, взбудораженный артист Щербаков (то ли его чистили, то ли он кого-то чистил). А вот появляется и Волчек. Улыбается: «Проходите, я сейчас». Всё очень мило. Появляется снова, я ей протягиваю текст с интервью и объясняю, что начало тут неудачное (про богиню, которая повелевает, – и она, естественно, скривилась), но его я заменю, главное – ваши ответы на вопросы. Волчек говори: «Я разберусь» и углубляется в чтение, потом просит у меня авторучку и начинает делать какие-то пометки. Я холодею: не к добру. Кончила она читать, расстегнула свою стягивающую замшевую кофту-пиджак, освободила свои груди и закатила монолог. Вот где бы нужен магнитофон, но его у меня нет. Поэтому речь Волчек записываю по памяти.

«Это не то… не мой ритм, не моя лексика, не мой темперамент… в материале не чувствуется моя индивидуальность, моя яркость, неповторимость, отличающая меня парадоксальность… (я в отчаянии ей подсказываю, что в философии есть такой термин „самость“)… Самость – хорошее слово, – подхватывает Волчек. – Нужно, чтобы прочитали и поняли, что это говорю именно я. А у меня свой ритм, свои слова. У вас написано: „К примеру, много ли сыграла Раневская?“ А я бы сказала без этого „к примеру“: много ли сыграла Раневская? „Фильмы Феллини доставляют мне истинное наслаждение“. Да я так никогда не могла сказать. Наслаждение?! Наслаждение – это клубнику жрать зимой. А того, кто говорит, что смотреть фильмы – наслаждение, я послала бы в жопу!.. (тут я чуть не упал со стула) пусть наслаждается… я бы сказала как-то иначе: для меня фильм Феллини – это открытие, так как-то… что это такое „яркие, самобытные актёры“? Я так не говорю… „В театре работают более творчески и плодотворно… Кино – это единственная отдушина“! ха-ха (но Волчек говорила именно так!)… нет, нет, вы меня не почувствовали… не поняли… не уловили… Конечно, я понимаю: это очень трудно, быть незнакомым, побеседовать с часок – и вот написать интервью… Вы не обижайтесь, вы правильно написали, но это – не я, нет моей индивидуальности… В отличие от других актёров, вы, наверное, заметили, что я почти никогда не пишу, не выступаю… мне лишняя похвальба не нужна… Вот предложили выступить в „Литературной газете“ с Райкиным, как собеседником в „Диалоге“, а зачем? Если мне захочется с ним так поговорить, я поговорю без всякой газеты… И если идут когда-нибудь слова от моего имени, я очень за этим слежу, чтобы всё было точно… Вот Скороходов пишет обо мне книжку, выйдет в серии „Мастера искусства“. Он пять лет ходил в театр, на репетиции, собирал материал, вот у него всё точно, я вчера прочитала первые сто страниц…»

И в этот момент в кабинете главного режиссёра, как по волшебству, возникает Скороходов. Волчек визжит от восторга (она очень эмоциональна и про себя говорит, что день и ночь находится под напряжением 220): «Нет, в жизни так не бывает». На что я угрюмо замечаю: «В жизни всё бывает». Волчек объясняет своему штатному биографу, кто я такой, и просит прочитать интервью. Пока биограф читает, мы с Волчек продолжаем разговор. Прочитал интервью Скороходов и говорит: «Уникальная ситуация… Любимая артистка, Раневская или другая, подписалась бы под этим с удовольствием: ведь хвалят… всё написано профессионально, но только это, к сожалению, не годится именно для Волчек…»

И снова я ушёл в дождь (холодный душ после волчекской бани), грустно размышляя на тему своего крупного профессионального поражения. Потом Ще меня утешала и говорила: «Нет, это не поражение… и всё же тебе это урок: очень ты любишь во всём торопиться…» На прощание Волчек, прищурившись, увидела заголовок и сказала: «А название хорошее – „Интервью с несчастливым человеком“».