О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы

А что я? Вместо того чтобы чирикнуть какой-нибудь рассказик и куда-нибудь его пристроить, опять долблю только для себя, для памяти, для истории. Энтузиаст-бессребреник. Нет, Черняку этого не понять: он из другого теста…

30 апреля

Что ж, продолжим Повесть тлеющих лет. Канун Первомая. Кумач есть, а праздника нет. В «Литературке» прочитал чьи-то иронические строки:

В нашей жизни стало пусто,
Не вернёшь себя назад.
Где вы, пирожки с капустой?
Где ты, райский аромат?..

Мне уже все двадцать с гаком,

Как летят мои года!
Не забуду сушки с маком,
Не забуду никогда.

На работе получил неплохие деньги – зарплата, гонорар, прогрессивка. А купить нечего: ни из одежды, ни вкусненького поесть… «Вообще я мирихлюндю…» – как писал Константин Сомов в июле 1928-го.

3 мая

По случаю праздника заработал фонтан, и я тут же сочинил:

Мы шли устало, еле-еле,
Ругали жизнь, судьбу, весну.
И вдруг пред нами – фонтанелли,
И мигом мы обрадовелли,
И в мыслях вмиг порозовелли,
Сказав всего лишь: «Ну и ну…»

Ушло куда-то огорченье,

Усталость, леность, утомленье,
От жизни скотской озверенье –
Всё улетело разом вмиг.
Мы наслаждались фонтанелли,
Игрой беспечною капелей,
Стихией буйной в стиле Шелли,
Прекрасным миром без вериг.
И тотчас мы успокоэлись,
И, как котята, разрезвелись.
И шаг прибавили, и слог.
То фонтанелли был урок…

Такая вот шутка с неологизмами, в противовес академическому фонтану Фёдора Ивановича Тютчева:

О смертной мысли водомёт,
О водомёт неистощимый!..

Ну, а как мы с Ще? Живём и даже изобрели эффективный способ глажки белья: Ще гладит, а я читаю ей вслух стихи или Календарь… Эх, всё бы ничего, но завтра на работу. И опять не принадлежать себе, с головой погружаясь в редакционные «мероприятия»…

9 мая

Ездили гулять в Серебряный Бор. Митинги у памятников. Ветераны при регалиях, пионеры навытяжку, мордашки серьёзные. Бойкая торговля бубликами. «Да они чёрствые!» – «Ничего, и такие съедите!» Обратно в троллейбусе услышали разговор участников войны: «Эх, надо было бы раздавить всю Германию!..» Да, такое мнение бытует, что надо было бы захапать всю Европу. Эдакая ненависть к иным формам бытия, мол, кругом гады и фашисты, и мы страдаем исключительно из-за них, – весёленький советский шовинизм.

Прочитал пушкинский сборник. Георгий Иванов:

Александр Сергеевич, вам пришлось ведь тоже
Захлебнуться горем, злиться, презирать,
Вам пришлось ведь тоже трудно умирать.

Что-то не пишется. Вхожу в минор, как в штопор…

11 мая

Активно занимаюсь Календарём: вношу в него то нашего Языкова, то англо-американского поэта Томаса Элиота с его трагическим ощущением бессмысленности и пустоты жизни. Вроде бы мне грех жаловаться: неделя была не пустой. Но тем не менее подспудное неудовлетворение ощущается и вылилось в строки:

Старый, с вислыми лохмами,
вылитый спаниель,
Жизнь превращаю в хохмы
или в дуэль.
То хохочу, как безумный,
то плачу опять навзрыд.
Не научился умно
выдерживать этот быт.
В приступе истерики
часто себя ловлю.
Вижу во сне Америку:
I love you!
В яви Фомин и Фишеры,
стон и муть.
Хочется влезть на крышу
и сигануть.

14 мая

У меня невесёлое настроение, а у участников слёта кооператоров со всей страны совсем иное – бодрое, приподнятое, трудовое, по крайней мере, в речах с трибуны. И я, участник слёта, как журналист «СПК», только диву давался. Выступает молодая женщина, завмаг из посёлка в Донецкой области, и делится с залом: «Мы живём с вами в замечательной стране… Придёшь домой после работы, включишь радио, а там какая-то ткачиха уже шагнула в другую пятилетку. И как же мне теперь быть? Надо за ней шагать следом!..» В зале одобрительные аплодисменты и крики: «Надо!»