О старых людях, о том, что проходит мимо

Танте Адель не была жадной. Господин Такма наверняка завещал ей какую-то часть состояния, в этом она была уверена. Ее огорчало только то, что придется уехать из этого большого дома, где она прожила столько лет, ухаживая за господином Такмой. Она полюбила этот дом, полюбила эту мебель… Или Элли решит не продавать дом? Нет, наверное, продаст: Элли считала дом мрачным, и он был слишком велик для нее, размышляла танте, потому что кроме Элли половину состояния унаследует Отилия Стейн… Об этом, разумеется, будут сплетничать, но не слишком много: для внешнего мира, за исключением семейства Дерксов, господин Такма уже давно перестал существовать, и, кроме доктора Рулофса, все остальные его ровесники давно умерли. Да, из ровесников остались только grand-maman и доктор… Да, ей, Адели, придется покинуть дом: при этой мысли на глаза навернулись слезы. Как здесь все аккуратно, несмотря на то что дом такой старый. Как жалко, что Стейн не захотел прибрать бумаги в кабинете. Он запер двери и отдал ей ключ. В большом аккуратном доме это была единственная комната, где мебель стояла пыльная и царил беспорядок; рядом с кабинетом, в спальне, лежал покойный; вечером его положат в гроб, для этого придут Стейн и доктор Тиленс. Во всем доме, где лежал покойный, было тихо и аккуратно, и только в кабинете беспорядок и пыль… Это раздражало танте Адель. И не дожидаясь вечера, она взяла ключ и вошла в комнату. Здесь ничего не изменилось после того мгновенья, когда они подняли господина Такму с кресла, такого легкого, ах, такого легкого… и отнесли его на кровать и сняли верхнюю одежду…

Танте Адель открыла окна: сразу повеяло холодным зимним воздухом, и она поплотнее завернулась в шерстяную пелерину на плечах. Какое-то время она смущенно стояла с пыльной тряпкой в руке, не зная, с чего начать. У стола был выдвинут ящик, на столе лежали бумаги, рядом стояла корзина для бумаг, бумаги были рассыпаны по полу. Нет, так оставить нельзя, уборка будет не осквернением, а заботой о покойном, лежащем в соседней комнате. Адель сложила бумаги и письма на столе в стопку и убрала в папку. Вытерла со стола пыль, расставила все снова по местам, закрыла выдвинутый ящик, заперла на ключ. Подобрала то, что лежало на ковре, и растрогалась, потому что увидела, что это письмо, разорванное пополам… Господин Такма рвал старые письма, она видела в корзине для бумаг: там на дне лежали мелкие обрывки. А это письмо, видимо, выпало у него из рук в самый последний миг его жизни, когда смерть вплотную приблизилась к нему и прикоснулась к сердцу и голове. У него не хватило сил разорвать его на более мелкие кусочки; две половинки письма выпали у него из пальцев, как и он сам выпал из жизни. Танте Адель очень растрогалась, на глаза навернулись слезы. Она в нерешительности смотрела на них, на эти половинки письма в руке… Разорвать их дальше? Положить их в папку, для Стейна? Лучше разорвать: ведь господин Такма хотел их разорвать… И она разорвала половинки на четвертинки… В этот миг она испытала неодолимое желание бросить взгляд на верхний кусочек… Это было даже не любопытство, потому что она думала, что держит в руке самое невинное письмо – господин Такма хранил столько писем! – одно из нескольких сотен, которые он в конце концов все-таки решил разорвать. Это было даже не любопытство, а импульс, налетевший на нее извне, заставивший ее прочитать первые строки вопреки убеждениям и представлениям о чести. Она не устояла: принялась читать с твердым намерением после первых строк разорвать письмо и бросить обрывки в корзину.