О свободе: четыре песни о заботе и принуждении

В отличие от падения на дно, от которого можно оттолкнуться к (ре)консолидированной субъективности, женское письмо о наркотиках зачастую со свистом пробивает это дно и оказывается где-то в совершенно другом месте. Подобное удвоение может быть довольно мучительным, особенно если частью уравнения становится секс, что чаще всего и происходит. Режиссеры-мужчины зачастую выражают эту комбинацию в образе изможденной, омерзительной женской фигуры, которая неуверенным шагом заходит в кадр, чтобы продать секс за наркотики, или полубессознательной женской формы, которую беспощадно трахают в углу; в фильмах, снятых белыми мужчинами, – например, в их двойном ударе 2000 года: «Траффике» и «Реквиеме по мечте», – сцена, в которой угашенная белая девушка занимается сексом с небелым мужчиной, с непристойной регулярностью выступает примером окончательной деградации. Когда же мы отрываемся от созерцания подобных зрелищ и прислушиваемся к женщинам, то слышим другие звуки – не обязательно благозвучные, но расширяющие наши прежние представления о приятном или возможном.

Один из таких звуков – подчеркнутый отказ от эмпатии, социальности и модели подчинения как субординации. Как говорит одна из героинь Анны Каван в рассказе из чрезвычайно странного, ставшего классическим сборника «Джулия и базука» (под базукой имеется в виду шприц): «Никогда не наслаждалась жизнью, никогда не любила людей. Люблю горы, потому что они – отрицание жизни, нерушимые, бесчеловечные, неприкосновенные, такие же безучастные, какой хочу быть я». Лично я хотела бы быть приветливым, вдохновляющим человеком с крепкими социальными связями, но, учитывая то, с какой яростью принято встречать женщин, которые не считают, что они появились на планете Земля для того, чтобы быть матерями, сажать деревья, скреплять общество и выступать его моральным компасом, ледяное или мятежное отрицание таких ролей приятно бодрит и перетряхивает доксу.

На крайнем полюсе этого «отрицания жизни» находится роман Эллен Миллер 1999 года «Как убитая», рассказчица которого – толстая, эрудированная, «склонная к суициду, сторчавшаяся еврейка-психичка, которой нет тридцати» Ильяна Меерович – активно совмещает наркотики с БДСМ-сексом в рамках кампании по «самоистреблению» в Нижнем Ист-Сайде:

Я занималась именно тем, от чего предостерегал Примо Леви: несла к себе домой то, что причиняло страдания тем, кто выглядел как я посреди катастрофы, которая могла случиться со мной. Мир, где я сознательно поселилась, апроприировал историю страданий и кровопролития, которые я презирала до глубины души, но орудием которых в итоге стала… Метиламфетамин, известный здесь как «второй пилот», синтезировали в Германии и скармливали люфтваффе перед блицкригами. Геринг сидел на героине, торговое наименование которого произошло от немецкого слова heroisch («героический») – концептуальное звено между сортами, доступными на этих улицах: «Яйца», «Кураж». Героин, которым приторговывал Адольф фон Байер, открывший барбитураты вроде «Люминала», известен здесь как «пурпурное сердце».

Окончательного решения не было. Героин был лишь одним из видов оружия, а зависимость – лишь одной из стратегий в битве, где не было победивших и проигравших, хоть войска и были мобилизованы… Мне нужно было нечто окончательное – кампания по самоистреблению, – но вместо этого я летела в трубу, мерцала и гасла, исчезала и замедлялась, таяла, таяла.

Пока Ильяна тает из-за наркотиков (ее личная боль пронизана желанием воссоздать опыт исторического насилия, пережитый еврейской семьей), в романе, который она заводит с волосатым сантехником-садистом, найденным через Village Voice, почти буквально воплощается ее «полет в трубу». «Я падала и хотела, чтобы сантехник, прибывший через два часа после сигнала пейджера, присоединился к падению». И он еще как присоединяется – уже во время второго визита в ее мерзкую квартирку (она испражняется в лоток своей кошки) он ее связывает, пичкает немыслимым количеством наркотиков, засовывает в рот пачку сигарет и говорит: «Хочу, чтоб ты угандошилась так, что перестала понимать, что я с тобой делаю». Именно это и происходит в ходе многочисленных последующих визитов и трудночитаемых страниц.