О свободе: четыре песни о заботе и принуждении

Джонсон использует пассивный залог – «для того чтобы самосопротивление было оценено по достоинству, нужно изначально быть помещенной в позицию власти», – что предполагает, что нам, возможно, придется подождать более обширных культурных изменений, прежде чем взяться за подобную перестройку. Но зачем ждать? Говоря о Бодлере, Джонсон спрашивает: «Почему мужской мазохизм – это секрет, хранить который – удел лирической поэзии?» Что, если мы заметили нечто схожее в нарколитературе и раскрыли секрет? В конце концов, довольно очевидно, что Мишо, когда пишет: «Чтобы наслаждаться наркотиком, нужно наслаждаться собственной субъектностью», – под «субъектностью» имеет в виду сущность, предоставленную в распоряжение высшей силы, будь то по своей воле или против нее (или в каком-то сочетании обоих вариантов), а не «другой тип» субъекта, то есть суверенного индивидуума, наделенного свободной волей и полностью контролирующего ситуацию. Можно поспорить, что комментарий Мишо относится к конкретному наркотику (мескалину); разумеется, есть вещества – а именно амфетамины – знаменитые тем, что возносят потребителей «на вершину мира», а не подавляют их и не отпускают по течению. (Во избежание обобщений, которым я здесь предаюсь, Бун разумно разделяет «Дорогу излишеств» на главы, посвященные опиоидам, анестетикам, каннабису, стимуляторам и психоделикам, утверждая, что каждый наркотик создал собственный канон.) Но, как выясняют амфетаминовые наркозависимые, у чувства самообладания есть и обратная сторона – отхода, которые ставят под сомнение любую раздувшуюся суверенность и контроль, предоставленные наркотиком, возвращая потребителей обратно к тернистому узлу субъективности и субъективации.

Зачастую мы относимся к противоположным значениям слова «субъект» как к случайности, игнорируя или отрицая их. Но, как пояснил философ Этьен Балибар, эта двухтысячелетняя «историческая игра слов», вообще-то, может «предоставить нам ключ к следующей загадке: почему само наименование, позволяющее современной философии мыслить и приписывать изначальную свободу человеческому существу (наименование „субъекта“), – это то же наименование, что исторически означало подавление свободы, или, по крайней мере, неизбежное ограничение свободы, то есть субъективацию?»[93] Я не могу быстро ответить на этот вопрос, разве что замечу, что свобода обретает смысл лишь в отношении своих пределов, а тексты о наркотиках дают богатую почву для размышлений над порой маниакальной озабоченностью этой загадкой.

ПЕРЕСЕЧЕНИЕ – ЧТОБЫ НАСЛАЖДАТЬСЯ НАРКОТИКОМ, НУЖНО НАСЛАЖДАТЬСЯ СОБСТВЕННОЙ СУБЪЕКТНОСТЬЮ – ЛЮБЛЮ УЖАСАТЬ ЛЮДЕЙ – РЕАБИЛИТАЦИЯ ЗАВИСИМОСТИ – БЛОНДИНЫ – РАБОТА С ЛОВУШКОЙ – НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ЛЮДИ – ОТРЕЧЕНИЕ

В финале «Крэк-войн» Ронелл изобретает собственную «ЭБ», чтобы вместе с группой других неуправляемых женщин (Маргерит Дюрас, Маргерит Фауст, Терезой Авильской, Ирмой из фрейдовского «Сновидения об инъекции Ирме») вызвать на словесный поединок нескольких европейских мыслителей, известных своими проповедями о зависимости, включая Эрнста Юнгера, Деррида, Хайдеггера, Фрейда, Ницше, Бодлера и Беньямина. В какой-то момент этого диалога ронелловская ЭБ говорит: «Я курю, чтобы метаболизировать тоску. Для публичной сферы это провокация. Люблю ужасать людей. Они ненавидят проявления женского нарциссизма. Курю ради себя, даже вопреки другим».

Это заявление подводит нас к одной из наиболее расхожих стигм, присвоенных женщинам и зависимости: зависимость якобы ставит крест на естественных желаниях женской особи, которым следует вращаться вокруг потребностей и желаний других. По легенде, подобная забота сохраняет связи, скрепляющие семью, общество, человечество и биосферу, даже – или особенно – если мужчины занимаются их разрушением. Особый пафос женской зависимости заключается в том, что она, по словам социолога Элизабет Этторе, замещает культурно приемлемую норму женского подчинения (подчинения как субординации) порицаемой нормой (подчинения как зависимости).