О свободе: четыре песни о заботе и принуждении

К разнице между живительной и разрушительной формами отречения – не говоря уже о намерении предпочесть первую последней – каждый должен прийти самостоятельно (именно поэтому АА считают алкоголизм самодиагностируемой болезнью). Размышляя над сложными отношениями между потреблением наркотиков и письмом о них, Бун делает схожее замечание: «То, что люди по-прежнему становятся зависимыми от наркотиков после нескольких поколений текстов, написанных зависимыми, говорит нам о том, что для многих только личное свидетельство, закаленное личным опытом, приводит к знанию». Над этим легко сокрушаться (особенно будучи родителем – занимая субъектную позицию, которая зачастую основана на вере в передаваемость знания или в то, что любовь победит всё). Но факт остается фактом: никто не в состоянии выяснить за нас, какие удовольствия можно принять за «опыт без правды» (Деррида), а какие обладают истинной значимостью (или какой-либо иной ценностью); никто не может решить за нас, какие формы отречения прекрасны, а какие наносят вред (или вред, превосходящий их достоинства); никто не может предсказать, превратится ли наша стратегия освобождения в форму заточения. Как намекает лозунг «Да снизойдет на тебя медленное выздоровление», подобное сближение формирует узел, который лучше распутывать терпеливо, быть может, даже на протяжении целой жизни.

4. Езда в слепых зонах

МУЗЕЙ ПУТЕШЕСТВИЙ —

КОНЕЦ ИГРЫ —

ДВОРЕЦ СОВРЕМЕННЫХ СВОБОД —

НАШИ ДЕТИ И ДЕТИ НАШИХ ДЕТЕЙ —

ЧТО БУДУЩЕЕ СДЕЛАЛО РАДИ МЕНЯ? —

И СНОВА УРОДЛИВЫЕ ЧУВСТВА —

ПОЛИТИКА И ТЕРАПИЯ —

ЕЗДА В СЛЕПЫХ ЗОНАХ

МУЗЕЙ ПУТЕШЕСТВИЙ – КОНЕЦ ИГРЫ – ДВОРЕЦ СОВРЕМЕННЫХ СВОБОД – НАШИ ДЕТИ И ДЕТИ НАШИХ ДЕТЕЙ – ЧТО БУДУЩЕЕ СДЕЛАЛО РАДИ МЕНЯ? – И СНОВА УРОДЛИВЫЕ ЧУВСТВА – ПОЛИТИКА И ТЕРАПИЯ – ЕЗДА В СЛЕПЫХ ЗОНАХ

Он мой сын – но с тем же успехом мог бы быть первым на свете мальчиком, влюбившимся в поезд. На протяжении последних двух лет – помимо часов, проведенных за YouTube-просмотром того, что я могу описать лишь как «концептуальные видео на проверку выносливости» с паровозами, проезжающими через города сельской Америки в реальном времени (сперва видишь дым, а затем ждешь-ждешь-ждешь, пока мимо не промчится поезд) – мы с ним много времени провели вместе в Музее путешествий – тупике в Гриффит-парке, где обрели покой немыслимо огромные локомотивы. Первая остановка – это всегда самый большой и самый черный поезд «Локомотив 3025», припаркованный во дворе первым. Мы взбираемся по крутой лестнице (его ведущие колеса – одни из самых больших когда-либо построенных), чтобы он смог усесться в кабине и превратиться в Джима – машиниста-героя из классической истории «Чух-чух» Вирджинии Ли Бертон, одной из бесчисленных детских книжек, в основном написанных белыми женщинами в первой половине двадцатого века, где отзывающаяся на женское имя или местоимение сбежавшая паровозиха должна быть поймана, затащена обратно в депо на тяжелой цепи и избавлена от мысли о том, что на земле есть работа лучше, чем служение Джиму.

Оказавшись в кабине, мой сын кладет левую руку на дроссель, а правую вытягивает из окна, и, за исключением редких пауз, когда он подкармливает двигатель воображаемым углем и водой из тендера, мчит на поезде с энтузиазмом, какой я не часто замечала за ним в замкнутом помещении. «ВУ-ХУ, ВУ-ХУ! ДИНЬ ДИНЬ ДИНЬ!!» – вопит он, пока мимо пролетают воображаемые деревни, а воображаемый ветер колышет его волосы. Бог в помощь другим детишкам, которые ждут своей очереди, пока он переключает тягу. «Машинисту нужно место», – говорит он, почти трехлетний, останавливая их ладонью.

Почти каждый раз, когда мы вместе ходим в Музей путешествий, я думаю о том, что в жизни никогда не была счастливее. Иногда я озвучиваю эту мысль вслух, обращаясь к нему, к самой себе или к безразличному воздуху. Если я что-то и поняла о счастье, так это то, что когда его испытываешь, важно об этом сказать. В таком случае, если позже в депрессии или отчаянии ты скажешь, что никогда не была счастлива, за тобой по пятам будет следовать звуковое доказательство обратного.

«Конец света уже произошел», – пишет Тимоти Мортон. Но это еще не всё: по словам Мортона, «мы можем с невероятной точностью определить дату, когда наступил конец света… Это произошло в апреле 1784-го, когда Джеймс Уотт запатентовал паровой двигатель и тем самым запустил процесс депонирования углерода в кору Земли. Именно в этот момент человечество превратилось в геофизическую силу планетарного масштаба». Эта эпоха – наша эпоха, – которую определяет человеческое воздействие на Землю, широко известна как антропоцен[119].