О свободе: четыре песни о заботе и принуждении

Мама Клюна открыто не называет гейминг зависимостью (эту идею затрагивал в другом тексте сам Клюн)[117]. Но ее совет совпадает с идеей, преобладающей в некоторых реабилитационных кругах (и артикулированной журналистом Йоханом Хари в популярной лекции TED 2015 года), о том, что противоположность зависимости – не трезвость, а человеческие связи. Но Клюн не верит в то, что «единственное, что имеет значение – это качество наших отношений с другими», или, по крайней мере, не верит в это в полной мере. На последней странице «Геймлайфа», после очередного ритуала убийственного социального унижения Клюн некоторое время описывает удивительный цвет неба, «волшебного неба» мая 1989-го – его тринадцатого года жизни. Затем он вспоминает совет мамы, на сей раз добавляя: «Да, для людей есть теплое красное сердце. Но есть и другое. То, что движется сквозь время. То, что сделано из стойкой материи гор или звезд. Или пикселей. Или неба… Когда я буду умирать, я вспомню цвет этого неба». Разумеется, мы хотим, чтобы у Клюна были друзья, красное бьющееся сердце и масса предсмертных воспоминаний о том, как он любил и был любимым. Но здесь он также выступает посланником мира чисел, звезд, пикселей и неба, чтобы напомнить нам о том, что наше сердце одновременно человеческое и потустороннее. (Сабина напоминает нам примерно о том же: «Я принимаю Кроху-Что-Растет и вижу Бога, вижу, как он прорастает сквозь землю. Растет выше и выше, огромный, как дерево, как гора. Его лицо спокойно, красиво и безмятежно, как в храмах. Иной раз Он появляется не в виде человека – в виде Книги… белой книги, настолько белой, что она ослепляет».) Да, мы болеем за Клюна: за то, чтобы он «выключил чертову игру» и, позднее в жизни, оставил позади белые крышечки и весь причиненный ими ущерб, – но не то чтобы мы настаивали на том, чтобы он полностью сменил свою незаурядную отзывчивость к нечеловеческому на осмысленные отношения с другими людьми. Мы болеем за него: за то, чтобы он нашел способ уважать силу зависимости, не притворяясь ее хозяином и не подвергая себя новым мучениям. А для этого иногда нужно научиться позволять некоторым нечеловеческим людям просто существовать.

ПЕРЕСЕЧЕНИЕ – ЧТОБЫ НАСЛАЖДАТЬСЯ НАРКОТИКОМ, НУЖНО НАСЛАЖДАТЬСЯ СОБСТВЕННОЙ СУБЪЕКТНОСТЬЮ – ЛЮБЛЮ УЖАСАТЬ ЛЮДЕЙ – РЕАБИЛИТАЦИЯ ЗАВИСИМОСТИ – БЛОНДИНЫ – РАБОТА С ЛОВУШКОЙ – НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ЛЮДИ – ОТРЕЧЕНИЕ

Ближе к концу «Тесто джанки» Пресьядо пишет: «Мой гендер не принадлежит моей семье, государству или фармацевтической индустрии. Мой гендер не принадлежит феминизму, лесбийскому сообществу или квир-теории… Я не узнаю́ себя. Ни когда я на Т, ни когда я не на Т. Я ни более, ни менее я… Не узнавать себя – принципиально важно». Это неузнавание и в самом деле может, как утверждает Пресьядо, быть «условием для возникновения политического как возможности трансформировать реальность». (То же относится к воздействию некоторых наркотиков – особенно тех, что провоцируют диссоциацию.) Но никто не говорит, что это всегда приятно или что подобная дезориентация прямо или обязательно приводит к изменениям в лучшую сторону. Как проясняет Батлер в своих текстах о скорби, неузнавание и распад зачастую идут рука об руку с глубоким, дестабилизирующим состоянием недоумения и утраты. По Батлер, это совершенно естественно. «Давайте признаем, – говорит она. – Мы разрушаем друг друга. А если этого не происходит, нам чего-то не хватает»[118].

Ощущение потери своего «я» («Я думаю о том, что потерял_а „тебя“, и вдруг обнаруживаю, что „я“ тоже пропал_а», – пишет Батлер) – несомненно, форма «эмансипации субъекта», которую искали Арто и другие. Но ее можно найти вовсе не только в трансцендентальном кайфе. Она может возникнуть в состоянии, в разговорной речи известном как «падение „на дно“». Иногда люди думают, что дно – место свободы, хоть и причина этой свободы в том, что «тебе нечего терять». Но проблема зависимых в том, что, какие бы радикальные потери они ни накопили, им всегда будет что терять: возможность достичь кайфа. Всё может развалиться, но голос зависимости будет настаивать, что всё еще можно исправить – но всего лишь еще один разочек. Или он пообещает, что этот раз будет другим – этот раз, вместо того чтобы усугубить крах, всё наладит.