Сохранились узорчатые, фантастических форм, кафельные печи, все до одной синего и желтого цвета, несмотря на то, что стены в каждой комнате оклеены были разными цветными обоями, а в гостином отделении (в бельэтаже), стены обиты были дорогими тканями, должно полагать что эти фантастические печи тогда производили удивительный эффект, потому что каждое поколение людей имеет свой современный взгляд на вещи, свой вкус, свои условные понятия и требования, между тем как ныне не упустили бы случая осмеять их вечно смеющиеся фельетонисты. Везде, куда не посмотрите, дубовые панели; резьба на дверях и коробках, когда-то были вызолочены тщательно; так как дубовые рамы чрезвычайно обветшали и в некоторых стекла все перебиты, то они все защищены железными створами изнутри дома, что предает ему вид замка какого-нибудь гвельфа, заклятого врага гибеллинов во времена феодальной старины. Самая крыша его замечательна по оригинальному ее устройству и прочности строительного материала и железа, которое выковывалось на собственных заводах Лугининых. Размеры его гораздо больше обыкновенных кровельных листов и в три раза толще, в каждом из них, как полагают, едва ли не пуд фунтов 30 весу. О прочности выковки этого железа можно судить по тому, что ни на одном листе до сих пор не оказалось «изъяну», по выражению кровельщиков, то есть не оказалось ни дыр ни ржавчины, Это подает повод думать, основываясь на законах вероятности, что крышу постоянно красили. Слуховые окна его сделаны из того же металла и каменные трубы также остались невредимы. «Вот как умели строить наши деды», говорят тульские старожилы, «дом стоит себе целехонек, а время упрятало в могилу не одно поколение людей». Но всего замечательнее то, что он никогда не был реставрирован и никогда не горел, а всем и каждому в особенности известно, что в Туле бывали такие ужасные пожары, которых нельзя себе представить самому пламенному воображению. Разве один Дантов Ад еще может дать некоторое понятие о тульских пожарах. Например, о бедствии, два раза постигшего наш город в одно и тоже лето 1834 г.
В настоящее время дом этот, конец концов, просто приют нескольких домовитых ласточек и хищных воробьев, а также и диких голубей, которые нашли предательские отверстия в створах неплотно закрытых. Вот они и перелетают из комнаты в комнату, разговаривая, кажется, друг с другом и не обращая никакого внимания на гневные взгляды привратника и беспрестанное его бормотанье. Крылатое общество республиканцев, конечно, не залетело сюда реставрировать исчезающую живопись: но оно имело более естественное побуждение, что заметили мы, случайно увидев целое семейство маленьких птенцов с разинутыми ртами. Заботливая мать их кормила червяками из собственного клюва. О, если бы это зрелище увидел привратник, то мать с бескрылым ещё своим потомством, вероятно, попала бы в его солдатскую кашицу. Значит, думали мы, что здесь «любовь не порасталася», как говорится в одной русской песне, с той только разницей, что людей заменили птицы. Когда мы сообщили замечание наше сопровождающему нас солдату, то он пресерьезно сказал: «неизвестно только ваше высокоблагородие чья любовь сильнее воробьиная аль людская». В здешних комнатах невозможно и предполагать услышать ответ на вопрос каков бы он не был. Вам будет отвечать не голос человеческий, а эхо веков…