О вечном и преходящем

Нам говорят о том, что в подвале ипатьевского дома не был совершен ритуал, следовательно, нельзя говорить в прямом смысле о ритуальной жертве. Однако ритуальное жертвоприношение совершается строго конспиративно, в присутствии только членов сатанинского союза или секты - посторонним вход не доступен.

В подвале ипатьевского дома был совершен заключительный акт ритуала, где пьяные красногвардейцы являлись только исполнителями казни, как некогда римские воины - на Голгофе. Тела мучеников были уничтожены с тщательностью, предписываемой черной магией. На стене подвала, залитого кровью, появилась надпись, возвещающая падение Вавилона и убийство рабами своего царя³²⁴.

Теперь находятся люди, которые хотят доказать, что смерть царя это не деяние сатанинских сил, а эксцесс революции. Эти люди, внешне примирившиеся с канонизацией царской семьи, хотят ее лишить в глазах народа славы мучеников, и заставить современников забыть о тех демонических силах, или, если угодно, существах, которые вовсе не убраны с дороги истории, а только затаились и дожидаются своего часа.

 

IV.

 

О демонизме в поэзии

Когда мы пишем, что искусство XX столетия пропитано духом демонизма, который для людей, живущих душевно-страстной жизнью, подобен пьянящему запаху сандала, а для людей, вступивших на духовный путь, это зловоние тления и смерти, то мы предвидим негодование тех, для кого это искусство стало стихией их жизни и эталоном красоты. Признать, что это дух смерти, значит признать себя душевными некрофагами. Как не возмутиться и не сказать в ответ, что это клевета на саму красоту, которая спасает мир! Нас будут упрекать в обскурантизме, душевном одичании; нам припишут желание уничтожить все книги, как халиф Омар сжег Александрийскую библиотеку³²⁵. Нам скажут: вот пример, как человек, неправильно понявший христианство и не стяжавший любви, впал в дикость. Впрочем, не будем угадывать, как обзовут нас оппоненты. Признаем, что в этом «искусстве» они сильнее и остроумнее нас...

Мы говорим об искусстве нарастающего декаданса, которым живет наша интеллигенция, хотя считаем, что литература предшествующих веков, оторвавшись от Бога, в какой-то степени подготовила этот декаданс. Нам скажут, что у нас притупилось и как бы атрофировалось эстетическое чувство, что мы говорим с ультраконфессиональной позиции и поэтому наше свидетельство одностороннее и необъективное, что это может быть голос неудачника, который скрывает озлобленность на мир в монашестве. Поэтому просим вас принять свидетельство вашего некоронованного «царя поэтов», обладающего наиболее тонкими поэтическими интуициями, Александра Блока - одного из самых любимых и почитаемых поэтов современной интеллигенции. Друзья Блока вспоминают, что он говорил о своих стихотворениях не как их автор, а как проводник каких-то сил. О его медиумичности к трансцендентальному миру свидетельствуют близкие ему люди, например, не отличавшийся религиозностью Корней Чуковский³²⁷, - первый переводчик Уитмена³²⁶, - которому удалось спрятаться за забором детского сада от репрессий, обрушившихся на интеллигенцию в 30-х годах. Заядлый декадент превратился в литературного «обершефа» малышей, из утонченного эстета - в веселого «дедушку Корнея». Его краткая характеристика, а вернее восприятие «короля поэтов» в непосредственных встречах с ним в последние годы жизни Блока - это голос отнюдь не религиозного фанатика, а младшего собрата. Он вспоминал, что лицо Блока, похожая на восковую маску, с потухшими, неживыми глазами, казалось ему лицом Мефистофеля. А Блок представлял собой как бы живую ипостась поэзии XX века.

Теперь обратимся к стихотворению Блока «К музе»³²⁸, похожему на исповедь, только без покаяния.

«Есть в напевах твоих сокровенных», - именно не в словах, а напевах - в том, что лежит под словами, что спрятано от внешнего взора, но заставляет звучать сокровенные струны души.

«Роковая погибели весть», - «роковая» - неизбежная, «погибели» - плененная демоном душа чувствует свою погибель, но не может спастись, уйти, убежать, как птица, прикованная глазами змеи. «Весть» - сердце слышит при жизни весть о своей смерти.

«Поруганье заветов священных», - не просто отрицание или отречение, а поругание, желание осквернить и втоптать в грязь то, чему как святыни, поклонялась душа. Эта необходимая жертва демонам.

«Поругание - счастия есть», - в любви к демонам, в выборе его, нет ни радости, ни счастья, но только падение вниз, которое воспринимается на мгновенье, как полет.

«И такая влекущая сила», - он чувствует охваченным чьей-то посторонней силой, как бы увлекаемой потоком реки, которому не в силах противиться пловцу.

«Что готов я твердить за молвой», - повторять то, что испытано мной вслед за сатанинским преданием.