О верности крыс

— Я никогда не притворяюсь, — охотно отозвался ол Каехо. — Я всегда совершенно искренен. Это ты у нас мастер притворяться и подводить под всё этическую базу. Боится, например, какой-нибудь дурак какой-нибудь ведьме в любви признаться — и делает вид, что это вассальная верность, а вовсе не…

Ол Нюрио обнаружил, что вскочил босыми ногами на пол, обогнул стол и шарит в поисках оружия у пояса. Ол Каехо насмешливо заперхал. Дзой стиснул зубы и сел обратно.

— Или ударить какой-нибудь дурак хочет, но не решается, потому что…

— Потому что у меня совесть есть, — сухо сказал Дзой, кутаясь в одеяло. — Но однажды ты меня доведёшь.

Хриссэ ухмыльнулся.

— Тебя? Ты себя плохо знаешь, святой Дзохойно.

После этой фразы он помолчал — и опять начал ни с того ни с сего, задумчиво глядя в потолок:

— У меня был младший брат. Воплощённая мечта дома ол Каехо. На редкость правильный дворянин. Прямо как ты.

Лорд издал неопределённый звук. Ол Каехо разглагольствовал.

— Все недостатки нашей семьи были уже истрачены на меня, так что ему ничего, кроме достоинств, не осталось. Плохо в нём было только одно: он был младшим, а наследником почему-то родился я… Так вот, Вена было очень забавно дразнить. Он меня терпеть не мог. Я его, впрочем, тоже. А потом он умер.

Ол Нюрио подождал продолжения. Не дождался. Спросил:

— И что?

— Как — что? И умер, и был он сожжён, и душа стала дымом, и прах его в склеп поместили… Фамильный… Мерзкое место, скажу я тебе: холодно, сквозняки…

Дзой опять подождал продолжения и опять не дождался.

— Зачем ты это рассказываешь?

— Так ты же ничего рассказывать не хочешь. Приходится мне поддерживать светскую беседу.

Ол Нюрио молчал. Непохоже было, впрочем, чтобы Хриссэ всерьёз ждал ответа. Потом он наконец уснул, к облегчению ол Нюрио. Дзой последовал его примеру едва ли не раньше, чем успел заметить тишину. Жаль только, что ненадолго. Рывком проснувшись, Дзой какое-то время тупо хмурился в потолок — в темноту под потолком, — и силился понять, что же его разбудило. Потом на пару мгновений стало тихо, и когда звуки послышались снова, ол Нюрио уже разобрал, что это. Хриссэ прерывисто, почти со всхлипом вздохнул, скрипнул зубами и вдруг затянул то ли сиплый вой, то ли стон, на одной ноте, по нарастающей.

Дзой сел, потом встал и подошёл к его кровати. В темноте тускло выделялось перекошенное острое лицо. Кисти рук на одеяле снова изображали пауков, которым никак не удаётся подняться на ноги.

— Ол Каехо! — позвал он.

Тот не слышал. Мотнул головой по подушке, прерывая вой ещё одним рваным вдохом.

Ол Нюрио наклонился и потряс его за плечо.

— Хриссэ, проснись!

Пыльник коротко взвыл в голос, открывая дикие глаза, и от души приложил Дзою кулаком в солнечное сплетение и коленом куда-то в район левой почки. Ударить как следует ол Каехо не смог, так что Дзой только охнул, тряхнул его ещё раз: "Проснись!" — увидел на его лице осмысленное выражение и сел боком на край кровати, недовольно морщась.

— Доброе утро, святой Дзохойно, — сипло послышалось от подушки. Ол Нюрио неприветливо зыркнул туда. Хриссэ выглядел вполне счастливым, блаженно скалился.

— Ещё ночь, — буркнул Дзой, демонстративно потирая бок.

— Извини, — сказал Хриссэ.

— Ничего, — ол Нюрио ещё раз потёр бок и встал. — Я так понимаю, ты целился в Аджашера.

Хриссэ чуть посерьёзнел.

— На редкость талантливый человек, — задумчиво сказал он. Почти с восхищением, как показалось Дзою. Он помолчал, неловко поджимая пальцы на холодном полу.

— Может, — без энтузиазма начал он, — тебе пыли достать? Если спишь плохо…

— Нет, — резко сказал ол Каехо. Заметил удивление и пояснил: — Пыль усиливает все чувства. Под пылью больше видишь и слышишь несуществующее, а потом, во время отката — реальные вещи, только гораздо острей, чем обычно. Громче, ярче, горячей, холодней. Больней.

— Да, — сказал ол Нюрио. Сел на свою кровать и завернулся в одеяло. — Тогда действительно не стоит.

— Тшеза об этом свойстве пыли знает, — всё так же задумчиво сказал ол Каехо. Дзой передёрнул плечами.

— Может, конечно, потому я и вопил, — так же задумчиво продолжал ол Каехо. — Но не думаю, что дело только в этом. Понимаешь, в пытке главное — всё время держать человека на грани, когда ему кажется, что больше выдержать невозможно. А когда он только начнёт привыкать — немного усилить нажим. Но если переусердствовать, человек перестанет чувствовать так остро, ему будет уже всё равно. Даже если не доводить до бессознательного состояния. Поэтому нужно временами отпускать, дать отдохнуть, расслабиться. И как раз в тот момент, когда человек расплывается в блаженстве оттого, что наступила передышка, — вот тогда и тащить обратно, в пыточную.

Дзой обнаружил, что сидит, набычившись, и усиленно кутается в одеяло. В том, как полуживой Хриссэ деловито сипел о пыточной методике, было что-то жуткое, ненормальное.

— Это тактика Тшезы, — продолжал ол Каехо. — Не только его, конечно, ею многие пользуются. Но у меня какое-то неопределённое ощущение, что здесь что-то неправильно…

— Ещё бы, — поддакнул Дзой. — В пытке вообще есть что-то неправильное. Не находишь?