О Владимире Ильиче Ленине

Как только мы прописались, целая туча шпиков окружила дом. Напуганный хозяин не спал всю ночь напролёт и ходил с револьвером в кармане, решив встретить полицию с оружием в руках. «Ну его совсем. Нарвёшься зря на историю», сказал Ильич. Поселились нелегально врозь. Мне дали паспорт какой-то Прасковьи Евгеньевны Онегиной, по которому я и жила всё время. Владимир Ильич несколько раз менял паспорта.

Он работал целыми днями в редакции «Новой жизни». Виделись чаще всего в редакции «Новой жизни». Но в «Новой жизни» Ильич всегда был занят. Только когда Владимир Ильич поселился с очень хорошим паспортом на углу Бассейной и Надеждинской, я смогла ходить к нему на дом. Ходить надо было через кухню, говорить вполголоса, но всё же можно было потолковать обо всём.

Оттуда он ездил в Москву. Тотчас по его приезде я зашла к нему. Меня поразило количество шпиков, выглядывавших изо всех углов. «Почему за тобой началась такая слежка?» — спрашивала я Владимира Ильича. Он ещё не выходил из дома по приезде и этого не знал. Стала разбирать чемодан и неожиданно обнаружила там большие круглые синие очки. «Что это?» Оказалось, в Москве Владимира Ильича урядили в эти очки, снабдили жёлтой финляндской коробкой и посадили в последнюю минуту в поезд-молнию.

Все полицейские ищейки бросились по его следам. Надо было скорее уходить. Вышли под ручку как ни в чём не бывало, пошли в обратную сторону против той, куда нам было нужно, переменили трёх извозчиков, прошли через проходные ворота и приехали к Румянцеву, освободившись от слежки. Пошли на ночёвку, кажется, к Витмерам, моим старым знакомым. Проехали на извозчике мимо дома, где жил Владимир Ильич, шпики около дома продолжали стоять. На эту квартиру Ильич больше не возвращался.

В то время я была секретарём ЦК и сразу впряглась в эту работу целиком.

Ильич маялся по ночёвкам, что его очень тяготило. Он вообще очень стеснялся, его смущала вежливая заботливость любезных хозяев, он любил работать в библиотеке или дома, а тут надо было каждый раз приспособляться к новой обстановке.

9 мая Владимир Ильич первый раз в России выступил открыто на громадном массовом собрании в народном доме Паниной под фамилией Карпова. Рабочие со всех районов наполняли зал. Поражало отсутствие полиции. Два пристава, повертевшись в начале собрания в зале, куда-то исчезли. «Как порошком их посыпало», — шутил кто-то.

Председатель предоставил слово Карпову.

Я стояла в толпе. Ильич ужасно волновался. С минуту стоял молча, страшно бледный. Вся кровь прилила у него к сердцу. И сразу почувствовалось, как волнение оратора передаётся аудитории. И вдруг зал огласился громом рукоплесканий — то партийцы узнали Ильича.

Запомнилось недоумевающее, взволнованное лицо стоявшего рядом со мной рабочего. Он спрашивал: кто, кто это? Ему никто не отвечал. Аудитория замерла. Необыкновенно подъёмное настроение охватило всех присутствовавших после речи Ильича, в эту минуту все думали о предстоящей борьбе до конца.

Красные рубахи разорвали на знамёна и с пением революционных песен разошлись по районам.

Была белая майская возбуждающая питерская ночь. Полиции, которую ждали, не было.

Не удалось Ильичу больше выступать открыто на больших собраниях в ту революцию.

Вскоре состоялся Пятый (Лондонский) съезд партии.

Со съезда Ильич приехал позже других. Вид у него был необыкновенный: подстриженные усы, сбритая борода, большая соломенная шляпа.

После того как было подавлено вооружённое восстание, полиция начала преследование революционеров. Скоро Владимиру Ильичу стало опасно оставаться в Петербурге, пришлось перебраться в Финляндию. Там было удобно — Петербург был близко, к Владимиру Ильичу постоянно приезжали партийные товарищи.

Он поселился на станции Куоккала, неподалёку от вокзала. Неуютная большая дача «Ваза» давно уже служила пристанищем для революционеров. Ильичу отвели комнату в сторонке.

Ильич из Куоккалы руководил фактически всей работой большевиков. Через некоторое время я тоже туда переселилась, уезжала ранним утром в Питер и возвращалась поздно вечером.

В то время русская полиция не решалась соваться в Финляндию, и мы жили очень свободно. Дверь дачи никогда не запиралась, в столовой на ночь ставились кринка молока и хлеб, на диване стелилась на ночь постель на случай, семи кто приедет с ночным поездом, чтобы мог, никого не будя, подкрепиться и залечь спать. Утром часто в столовой мы заставали приехавших ночью товарищей.