О влиянии Евангелия на роман Достоевского «Идиот»

Живя за границей, Достоевский часто жаловался своим корреспондентам на то, как трудно ему работать вне России, и высказывал опасения, что утрачивает связь с Родиной. «Точно рыба без воды; сил и средств лишаешься», – признавался он А. Н. Майкову в августе 1867 года (28₂, 204). Поэтому письма своих друзей и русские газеты Федор Михайлович читал с особенным вниманием: «В каждом нумере газет Вы встречаете отчет о самых действительных фактах и о самых мудреных, – писал он из Флоренции по окончании «Идиота». – Для писателей наших они фантастичны; да они и не занимаются ими <…>. Кто ж будет отмечать факты и углубляться в них?»[70]

Газетный материал, разъясненный, углубленный, а иногда и значительно трансформированный Достоевским, стал тем живым, реальным фоном, на котором нередко развертываются события романа. Как установила В. С. Дороватовская-Любимова, факты, перенесенные в «Идиота» из прессы (чаще всего из уголовной хроники), всегда точно приурочивались к тому времени, когда они обсуждались в печати. Это «сообщало характер правдоподобия, давало иллюзию действительного события роману Достоевского, что, вероятно, особенно ощущалось современниками». По справедливому мнению исследовательницы, на всем протяжении романа между Мышкиным и героями газетных хроник происходит «нравственная борьба, ведется долгий спор, который, несмотря на гибель героя, кончается его нравственной победой»[71].

Ознакомившись с процессом Горского, Достоевский сразу делает его предметом размышлений своих действующих лиц, приходящих в результате к весьма радикальным заключениям. Так, Лебедев представляет князю своего племянника-атеиста как «будущего второго убийцу будущего второго семейства Жемариных, если таковое окажется» (8, 161). Этот персонаж, Докторенко, выступающий в компании Бурдовского сторонником теории «здравого смысла», очерчен с особой антипатией. Даже Мышкин испытывает к нему неприязнь уже при первом знакомстве, а позднее не только соглашается с мнением о нем Лебедева, но и с не свойственной ему резкостью мысленно называет Докторенко «гадким и вседовольным прыщиком» (8, 190). По мнению князя и внутренне близкой ему Лизаветы Прокофьевны, люди, подобные Горскому и Докторенко, – живое свидетельство нравственного «хаоса», сумбура и «безобразия», охвативших значительную часть русского общества (8, 237). В подтверждение этого генеральша Епанчина ссылается на выступление защитника Горского, логике которого следует в романе племянник Лебедева. Смысл выступления защитника с легкой иронией, но по сути довольно точно передает Евгений Павлович Радомский. Он чутко уловил, какому образцу подражает вступившийся за Бурдовского Докторенко, говоря, что тот совершенно прав, возвращая князю только сто рублей, а не все двести пятьдесят, ему присланные, потому что при затруднительных финансовых обстоятельствах «кто бы на его месте поступил иначе?».

– Это напоминает, – засмеялся Евгений Павлович, долго стоявший и наблюдавший, – недавнюю знаменитую защиту адвоката, который, выставляя как извинение бедность своего клиента, убившего разом шесть человек, чтоб ограбить их, вдруг заключил в этом роде: «Естественно, говорит, что моему клиенту по бедности пришло в голову совершить это убийство шести человек, да и кому же на его месте не пришло бы это в голову?» (8, 236)[72]. В начале третьей части Радомский опять упоминает о «кривом взгляде» на вещи этого защитника. Достоевский, таким образом, возвращает внимание читателей к делу Горского. Смысл этого возвращения не только в том, чтобы еще раз подчеркнуть одинаковость искажения идей и нравственных понятий у этого преступника и у компании Бурдовского. Проводимая Евгением Павловичем аналогия – одно из доказательств того, что это явление достигло чрезвычайных размеров. Выступая противником теории среды, Мышкин в разговоре с Радомским выражает одно из устойчивых авторских мнений послекаторжного периода. Он ссылается на личный опыт посещения острогов и делится своими наблюдениями над тем, что «самый закоренелый и нераскаянный убийца все-таки знает, что он преступник, то есть по совести считает, что он нехорошо поступил, хоть и безо всякого раскаяния». Представители же нового поколения молодежи, совершая «невозможные» преступления, «не хотят себя даже считать преступниками и думают про себя, что право имели и… даже хорошо поступили, то есть почти ведь так» (8, 280).

Позднее о «шатости нравственных оснований» общества будет в несколько шутовской манере пространно и экспрессивно высказываться Лебедев. Основной смысл его суждений сводится к тому, что с распространением атеизма и антихристова духа в человечестве не стало единой «связующей мысли», «направляющей сердце и оплодотворяющей источники жизни» (8; 312, 315). Истинность этих идей, вполне разделяемых самим Достоевским, ярко иллюстрируется не только исповедью, но и всей короткой жизнью Ипполита, завершающейся на страницах романа.