О времени, стране и о себе. Первый секретарь МГК КПСС вспоминает

Если говорить о надстройке, то в 70—80-х годах назрела реформа в области партийного и советского строительства. Ведь у Советов было очень мало самостоятельности. Зачастую их деятельность состояла в том, что они придавали легитимность тем решениям, которые принимала партия. Следовало разграничить функцию советских и партийных органов. КПСС политической работой, по существу, не занималась. Идеология была прерогативой ЦК, остальные просто проводили его решения, выполняя функцию агитпропа. Партия, особенно в последние годы, была не столько политической организацией, сколько органом управления народным хозяйством. Хорошим или плохим – это другой вопрос. Кстати, партия и погибла во многом потому, что после того, как отменили 6-ю статью Конституции СССР, партийные руководители, привыкшие руководить промышленностью и сельским хозяйством, не знали, чем им теперь заниматься.

Общество может развиваться в условиях единства и борьбы противоположностей. Если этот закон диалектики нарушается, оно начинает загнивать. То же относится и к партии. Единственная в стране партия – без конкуренции, без возможности иного взгляда на вещи – обречена. В этой связи вспоминаю визит в Москву последнего председателя Польской объединенной рабочей партии Мечислава Раковского в июле 1991 года. Он выступал перед активом Московского городского комитета партии. Его выступление было окрашено в мрачные тона, и он удивлялся благодушию аудитории. Потом мы с ним остались вдвоем, я спросил: «В чем вы видите свою главную ошибку? Что могло бы спасти коммунистический строй в Польше?» Он ответил: «Основная моя ошибка в том, что я не допустил раскол партии. Если бы было две партии, то, возможно, не было бы „Солидарности“ Леха Валенсы».

Для меня тогда это было неожиданное высказывание. Должен сказать, что незадолго до XXVIII съезда КПСС, состоявшегося в 1990 году, Горбачев спрашивал мнение Московского горкома о том, не провести ли чистку в рядах КПСС. К этому времени внутри партии образовалось несколько идейных течений, в том числе Демократическая платформа во главе с Игорем Чубайсом. Чистка неминуемо бы привела к превращению ее в самостоятельную политическую партию. Опасаясь раскола, мы написали письмо Горбачеву о том, что проведение чистки до съезда не считаем целесообразным. Раковский же убедил меня в том, что раскол был в тот момент полезен, он позволил бы сохранить здоровое ядро партии и реформировать его в соответствии с теми требованиями, которые предъявляло время.

Что касается реформирования экономики, то к началу перестройки назрела необходимость отказаться от догматического понимания характера производственных отношений при социализме. Здесь я стою на принципах теории конвергенции американского философа и экономиста Джона Кеннета Гэлбрейта. Гэлбрейт был коммунистом, в годы рузвельтовского «нового курса» работал в президентской администрации (не случайно американского президента упрекали в симпатии к красным). Гэлбрейт понимал конвергенцию не как слияние капитализма и социализма, а как соединение того лучшего, что имелось в этих двух социально-экономических системах.

На Западе ведь очень многое переняли из того, что было у СССР. Перенимали нередко вынужденно, потому что боялись волнений среди рабочего класса. Так, во Франции только в 1936 году стали оплачивать отпуска. В США и других капиталистических странах вводили элементы планирования, потому что они давали значительный экономический эффект, особенно в условиях мирового кризиса. Недавно у нас издана книга Льюиса Е. Каплана «Сталин – человек, который спас капитализм». На чем основано это заключение? Развивая свою экономику, СССР решал массу социальных вопросов. Западные руководители были вынуждены брать пример со Сталина, и под влиянием Советского Союза капитализм стал приобретать человеческое лицо. Посмотрите, какой звериный оскал у западных капиталистических государств сегодня, когда Советского Союза не стало.

Что касается положительных черт капитализма – это конкуренция, это возможность быстрого маневрирования средствами и ресурсами. Мы их не использовали. У нас Москва решала, условно говоря, сколько домашних тапочек пошить в Белоруссии, а сколько в Туве. Кстати, при Сталине так не было. Была потребительская кооперация, которая не только торговала, но имела и достаточно большие производственные мощности, ориентированные на удовлетворение спроса населения сел и малых городов в товарах первой необходимости. А потом все это стало местной промышленностью, которую подчинили единому плану. И получалось: забыли включить в план светильники – страна сидела без абажуров. А потом все по приказу Госплана сразу стали выпускать абажуры. Это один из примеров, показывающий, как нужна была экономическая реформа: управлять огромной страной с расстояниями в несколько тысяч километров из одного центра нельзя.

С точки зрения теории конвергенции, надо признать, что при Сталине система хозяйствования была более гибкой.