Об искусстве и жизни. Разговоры между делом

Мы с Франческой делали японский фильм. Он очень коротенький, идет полторы минуты. Я хочу рассказать один эпизод, связанный с Франческой, который у меня даже записан, потому что это для меня очень важный разговор о том, что происходит сегодня. Не только в творческой среде. Я говорю о том, что происходит сегодня в жизни.

„Позвонила Франческа и сказала, что нашла на дороге умирающего зяблика, самку. Рядом, — рассказала она, — сидел неподвижно самец, вытаращив глаза, смотрел на умирающую подругу“. Франческа подняла птичку, увидела на ее тонкой шейке следы зубов, очевидно кошачьих. Самец остался неподвижен. Франческа взяла его в другую ладонь и так стояла некоторое время. Самец не улетал, смотрел и ждал, наверное, чуда оживления, но чуда не произошло, птичка умерла. Франческа посадила самца на дерево, он по-прежнему был в шоке и ждал, потом улетел. Мы все время ищем превосходства, превосходства в почестях, в деньгах, во власти, в галстуке, в костюме, в инкрустированном столике, превосходства над деревом, цветущим лугом, рекой, это так. Иначе зачем мы упорно и безразлично поганим пространство, да потому что власти хотим, даже в том, как бьем всласть пивные бутылки, забиваем леса полиэтиленом. Жаждем превосходства и над зверьем, думая, что довольство собой, оно, зверье, не чувствует, не умеет любить, не переживает и не оплакивает потерю близких. А вот у этого зяблика билось в его груди крохотное его сердечко, билось и замирало до полуобморочного состояния, он сам едва ли не умирал, созерцая смерть подруги, не будучи в силах ей помочь. Когда отношение к искусству по силе чувств будет равно переживаниям, вместившимся в маленьком сердечке неведомой нам пичужки, мы можем рассчитывать на правдивый результат, тогда мы забудем о мнимостях успеха, наград, останется одно — оживить вымысел».

ИА: Мне хочется поддержать вас вашими же словами. Вы пишете в конце автобиографии, что все мировое искусство имеет смысл, если оно открывает в наших душах любовь. И это так и есть.

Мы делали передачи не про все выставки, но рассказать про выставку «Сказка сказок» Ирина Александровна предложила сразу. Тогда, в 2005 году, мы отсняли экспозицию, записали разговор Ирины Александровны и Юрия Борисовича Норштейна, и я съездила к нему в мастерскую за мультфильмами. Спустя 17 лет я снова приехала к нему, и только теперь узнала массу интереснейших подробностей той выставки, взаимоотношений Юрия Борисовича и Ирины Александровны и многое другое.

Рассказывает Юрий Норштейн

Ее отношение к искусству было подлинным. Она говорила о самой конструкции и о самой сути, то, о чем пишет ван Гог в своих письмах.

Мы с ней не были знакомы, нас свела моя очень близкая подруга Маша Журавлёва — дочь замечательного актера Дмитрия Николаевича Журавлева: он был другом Антоновой и Святослава Рихтера (понимаете, какие связи выстраиваются?) — где они находят друг друга? — как говорил Довлатов, вот они друг друга находили и отсюда образовывалось сияние культуры. Шла выставка Сергея Эйзенштейна в Пушкинском музее, и я Маше говорю: «слушай, а может Антонова сделает выставку по мультипликации?». Она отвечает: «а что, и пойду, спрошу!». Пошла, и Антонова сказала — пусть приходит. Это был 2005 год, тогда мы и познакомились. Я сказал: «Ирина Александровна, может это бредовая идея, вы мне скажите — я прекрасно понимаю, что музей существует для другого», — и показываю ей два каталога своих выставок — она посмотрела и говорит: «Почему же бредовая?». Тут же заглядывает в свой синодик — «Вас устроит один месяц с середины апреля? Вы сможете успеть скомпоновать?» — Конечно! Я с сегодняшнего дня сразу начинаю заниматься выставкой! Разговор был где-то в середине февраля, и предложили мне в нынешней Галерее искусства стран Европы и Америки (а тогда в пространстве Музея личных коллекций) целый этаж, 600 метров. Я схватился за голову — а достаточно ли у нас работ?! Но мы скомпоновали просто блестяще, хотя, как я вспоминаю, мне музейные все время ставили палки в колеса, и мотали нервы. Мы делали выставку по моему проекту, потому что она кинематографическая, и должна была быть сделана по этим законам, а меня в музее пытались учить, как выстраивать пространство. И ставили препоны. Даже смешно было — мы говорим, что нам нужно еще 16 приборов. Нам отвечают — нету. Нам нужно еще поставить стенку, чтобы свет не бил в экран для показа фильмов — нету. И тут явилась Антонова. Я стою на стремянке, что-то делаю, и вдруг она.

Я обрадовался: «Здрасьте, как неожиданно!».

Она: Ну, почему неожиданно?